А потом пошел снег… - [2]

Калитка была распахнута настежь.

Гелий, обмахнув пыль с джинсов и натянув ковбойку, пошел устраиваться на постой. Внутри было все устроено так привычно и до боли знакомо, что он без труда нашел коменданта, определившего его в первый корпус. Не удивился тому, что пропустил последнюю кормежку и теперь до утра мог рассчитывать на кулек семечек, которые купил на станции, и воду из дюралевого бачка с жестяной кружкой на длинной цепочке, который стоял на табуретке в углу спальни номер пять. Из восемнадцати панцирных коек заняты были только две, пружины которых свисали до пола, навсегда обессилев от множества ночей под тяжестью мужских тел.

Гелий был Близнецом по знаку зодиака, верил, что в нем живут два разных существа, и использовал это знание по существу. Он жил в Советском Союзе давно и знал, что качество жизни здесь находится в прямой зависимости от сообразительности. Но, почитая себя только одним из Близнецов, человеком творческим и стеснительным, предпочитал выпускать на волю для решения щепетильных вопросов второго человека, умелого и нахального.

Второй Гелий вынул из чемодана коробку конфет грильяж московской фабрики «Рот Фронт», присовокупил к ним новый, только что выпущенный и доставшийся ему по страшному блату диск с песнями Высоцкого — и отправился к начальствующей над этой территорией даме.

Универсальная отмычка к сердцам руководящих советских дам от Москвы до Владивостока, от Мурманска до Севастополя — иногда заменяя в составе набора грильяж на шоколад фабрики «Красный Октябрь» или торт «Киевский», а премьерные пластинки или билеты на Таганку на рижские духи фабрики «Дзинтарс» и букет красных гвоздик — действовала безотказно. Его следующее появление в спальне номер пять в сопровождении двух рабочих и новой кровати произвело ошеломляющее впечатление на будущих соспальников, вернувшихся с ужина и наводивших марафет, готовясь к выходу на танцы.

Но все же не умение устроиться и не импортная упаковка, на которую он потратил тайком от жены все деньги за изготовленную для хмыря-начальника отдела диссертацию, не то, что он классно танцевал и твист и рокешник и знал все слова десятков песен Галича, Визбора и Высоцкого и многих хороших старых романсов, нет, не только эти умения поставили его в центр компании из пятой спальни. Скорее всего, это произошло потому, что он никогда ничего не делал за счет других, или за то, что был надежным, как танк, товарищем и ответственным, как Павка Корчагин, и еще веселым, заводным — словом, был нужной находкой для компании.

Настоящее имя его произвело фурор, и быстро была утверждена секретная тройка из гоношистого усатого Марченко Владимира, сумрачного, но очень надежного Миллера Карла, ну и, естественно, Конева Энгельса. Иосиф, конечно, тоже нашелся, но поскольку он был Каценельсоном, то все решили, что Сталин-еврей — это уж слишком, тем более что его уже прозвали Кальсона за то, что на ночь, какая бы жаркая она ни выпадала, Йосик всегда надевал синие трикотажные кальсоны, будучи уверенным, что только этот способ поможет ему не простудить свое мужское достояние — а этого добра ему привалило так богато, что в бане рядом с ним становилось страшно.

Руководящая тройка выдвинула несколько понятных и приятных отдыхающим массам лозунгов: «Взять от отдыха все», «Пляж, танцплощадка и базар — спальне номер пять», «Лучшие девушки с нами», «Всегда будь, и все будет» и действовала, конечно, тайно, потому как кругом отдыхали сплошь комсомольцы и члены партии, а также представители нерушимого блока беспартийных, и шутить рядом с ними над символами власти следовало осторожно, чтобы не вышибли с отдыха с неоднозначными последствиями для карьеры и дальнейшей жизни.

Были отправлены люди, чтобы исследовать турбазу вдоль и поперек, и после докладов стало понятно, что место, где им предстояло провести две недели своей молодой жизни, совсем не сказка. Высокий бетонный забор с пробитыми в нем поколениями отдыхавших дырами для удобства ночной жизни окружал унылую территорию, расчерченную асфальтовыми дорожками, по бокам которых стояли одноэтажные строения с удобствами во дворе, больше смахивающие на казармы или бараки. Впрочем, тогда им для того, чтобы почувствовать себя вполне счастливыми, нужны были не all exclusive пяти звездочек турецкого розлива, а строго запрещенные ночные заплывы по темному морю, посеребренному ярким светом луны, который скользил по их обнаженным телам голубым свечением, или песни у костров, тоже запрещенные в погранзоне, но по советскому пофигизму, а иногда за бутылку с закуской погранцы на это закрывали глаза, или утренние встречи с дельфинами, которые устраивали свои танцы, проплывая мимо стоящих в воде по горлышко так близко, что можно было касаться их мокрой сафьяновой кожи. Ну и конечно, ежевечерние танцы в окружении гипсовых фигур девушки с веслом, пограничника с собакой и Павлика Морозова с биноклем на груди и рукой, поднятой в пионерском салюте.

Танцы на площадке около монументального клуба с непременными пузатыми колоннами и портиком в советском псевдоклассическом стиле на самом деле были ритуалом, были началом бессонной свободной жизни. Танцевали под гнусавую радиолу, переполненную звуками песен советской эстрады с пластинок Апрелевского завода, но танцевали под небом, усыпанном звездами, под кипарисами, пахнувшими терпким южным смоляным запахом, под звон цикад, талантливо аранжировавших музыкальную ерунду. Танцевали, обнимая друг друга, сбросив путы условностей на две недели, переполненные жаром солнца, истомой и негой ночи молодые мужчины и женщины, которые понимали, что каждый миг этого времени, каждый глоток этого густого соленого воздуха, каждое касание могут не повториться никогда.