...А что будем делать после обеда? (сатирические рассказы о маленькой стране) - [20]

— Объединение дерева и шерсти.

— Ну, наконец-то, — прозвучал с облегчением голос. — Я хотел бы поговорить с Зальцбергером.

— Сожалею, — ответил я. — Г-на Зальцбергера больше нет в нашей фирме.

— А почему нет, что произошло?

— За ним пришли по его воровским делишкам.

— Что вы говорите!

— А вы удивлены? Когда-нибудь такие штучки должны были закончиться.

— Вы мне рассказываете! Я этого уже который месяц ожидал.

— На вашем месте я бы залег поглубже на дно.

На этом разговор прервался. Удивляюсь, как некоторым людям не хватает терпения.

Охота на ведьму

Прототип нашей, местной телефонистки — тощая сабра с пристальным взглядом и орлиным носом. Она носит длинный, вытянутый до колен пуловер, по утрам мучается от приступов кашля и, среди прочих, ненавидит и меня.

Наша взаимная неприязнь начинается уже с того, как я набираю номер, еврейская телефонистка на другой стороне фронта поднимает трубку и говорит:

……

Она ничего не говорит, она просто поднимает трубку. Она одаривает меня благоговейной, вечной тишиной. В лучшем случае можно расслышать лишь далекий, словно из другой галактики, тонкий голос Шломо Гринспена, который отчаянно взывает к транспортной фирме, ради Б-га выслать в этот раз счет по новому адресу, а не как прошлой осенью…

— Алло! — кричу я в трубку. — Алло!

Еврейская телефонистка меня слышит, но она слушает Гринспена, неумолимо держа меня в постоянной готовности. Где-то в глубине души она надеется, что я звоню с улицы и скоро повешу трубку. Но я, однако, звоню из дома, где у меня есть условная свобода передвижения, и покинув благоговейную тишину, я иду на кухню, делаю бутерброд с сыром и помидором и возвращаюсь к аппарату вооруженным для длительной осады.

— Алло, — кричу я во всю глотку, — алло!

Совершенно не исключено, что она все же ответит. В конце концов, по сути своей злость телефонистки направлена не персонально против меня, а против всего враждебного окружающего мира, коварно пытающегося тысячами влезть в ее коммутатор. Персональным конфликт станет, когда она подаст позывной:

— Это 72-95-56, слушаю.

Она не дает ни имени, ни адреса, поскольку они строго засекречены и известны лишь немногим посвященным. В жизни существует много имен, но только не у телефонисток. У телефонисток может быть только один лишь номер, и ничего больше.

— Алло, — говорю я, — могу я поговорить с г-ном Церковицем?

— С кем?

Я неуверенно смотрю на свои записки. Нет-нет, это совершенно точное имя.

— С Цер… Церко… вицем…

— Соединяю.

Звучат обнадеживающе-радостные электронные попискивания различных кнопок и клавиш, чтобы установить беспроволочное соединение. И благоговейная тишина. Мир вечного молчания раскрывается передо мной в своем божественном великолепии. Может быть, в нем и есть немного Церковица, а может и нет. Об этом невозможно рассказать. Это можно только представить. Я встаю на колени у телефона и напеваю марши времен Войны за независимость. Наверное, так должны себя чувствовать на обратной стороне Луны космонавты, полностью отрезанные от остального человечества.

— Алло, — повторяю я снова и снова. — Алло!

Можно щелкать пальцем по трубке, чтобы снова пробудить ее к жизни.

Можно просто оставить ее в покое. Через четверть часа я сдаюсь, кладу трубку и тем быстро отключаю себя из пустоты. Поскольку, однако, разговор с Церковицем не потерял своей актуальности, и мне по-прежнему нужно выяснить у него номер телефона его зятя, я с новой энергией стучу по кнопкам. На этот раз мне отвечают сразу.

— Нафтали получит пакет после четырех часов, — говорит еврейская телефонистка. — Мне не доставляет никакого удовольствия каждый день что-то таскать к электричке. Подожди, алло, 72-95-56, слушаю.

Я пытаюсь навести порядок в трубке. У меня не было, видит Б-г, никакого намерения принуждать г-жу Суламифь собственноручно таскать какой-то пакет к какой-то электричке. И при чем тут, в конце концов, какой-то Нафтали? Пусть себе этот Нафтали получает свой пакет в четыре, в половине пятого, и дело с концом.

Я пытаюсь подавить в себе нарастающее раздражение путем непосредственного обращения к Господу.

— Алло, — говорю я, — я хотел бы поговорить с Церковицем.

— С кем?

— С Цер… Церко… вицем…

— А кто у аппарата?

Наконец-то она хочет это выяснить. При последнем разговоре мне удалось этого избежать, но в этот раз в моем голосе звучит нечто, что будит ее врожденное недоверие. Сейчас рухнет последний барьер, и начнется такое… Я скрупулезно прикидываю, что следует сказать: алло, на проводе электрическая компания, или, быть может, д-р Шаи-Шайнберг, друг Церковица, черт знает, что ее убедит. Наконец, я говорю:

— Оливер.

Оливер подойдет в любом случае. Оливер звучит очень убедительно.

Еврейская телефонистка успокаивается, и снова слышатся обнадеживающе-радостные электронные попискивания различных кнопок. Несколько секунд в моем ухе звучит рабочее место дежурной. На этот раз мне не приходится больше тратить время на изучение тишины, можно сразу открывать книгу "Ганнибал — враг Рима" и вместе с упомянутым героем пересекать заснеженные Альпы. Б-же мой, что это было за увлекательное приключение — вести колонну полузамерзших слонов сквозь цепи гор, через реки и озера, в бурю и гром…