95-16 - [2]

Траубе, с трудом тащивший два тяжеленных чемодана, как раз спускался по ступенькам в подвал, когда снаружи раздался оглушительный грохот. Зенитная артиллерия от­крыла ураганный огонь, гул ее орудий сливался с ударами бомб. Грохот нарастал. Казалось, рядом работает на полную мощность гигантская кузница. Вдруг где-то совсем рядом раздался сильнейший взрыв. Все зашаталось, послышался треск ломающегося дерева и обрушивающихся стен. Кто-то пронзительно крикнул.

В грохоте этом что-то Траубе отбросило вниз, и он стук­нулся коленями о каменный пол. На согнутую спину посы­пался щебень. Вокруг было совершенно темно. Пыль щеко­тала ноздри, в рот набилась кирпичная крошка. Траубе вытер лицо и отряхнулся. Сквозь шум в ушах он смутно слышал зенитные очереди и взрывы бомб. Он вытянул руку и коснулся пальцами чьей-то одежды.

— Wer bist du? [5] — спросил Траубе.

Человек пошевелился, громко сплюнул.

— Hoмер 14232, — и, помолчав, добавил: — Шель. А ты кто?

— Леон Траубе.

Голоса в темноте прозвучали глухо, невыразительно, по­том, занятые своими мыслями, узники замолчали на несколь­ко секунд.

…Очередной приступ кашля, подкатившийся из глубин истерзанных легких, вернул Траубе к действительности. От кашля его изможденное тело сотрясалось, на глазах высту­пали слезы, пульс бешено колотился, истощенный болезнью организм, казалось, вот-вот прекратит сопротивление.

Кругом были мрак и томительная тишина; чувство безыс­ходного одиночества охватило больного. Чтобы сократить ча­сы тоскливого ожидания, он снова вернулся в мир давно пережитого.

Подвал. Пробираясь ползком сквозь груды щебня, они на­ткнулись на неподвижное тело охранника. Пальцы без труда узнали грубую шерсть мундира и кожаный ремень. Не заду­мываясь над тем, что немец, может быть, жив, они вынули у него из кармана спички, зажгли одну и увидели засыпан­ный обломками кирпича и штукатурки пол, заваленную об­ломками лестницу и грозные, глубокие трещины на своде.

Траубе зажег еще одну спичку и наклонился над охранни­ком, который продолжал лежать без движения. Бесформен­ная бетонная глыба раскрошила ему череп. Скрюченные пальцы сжимали черный автомат.

В углу кто-то застонал, это был третий узник, придавлен­ный громадным чемоданом. Когда его освободили, он сел и, держась обеими руками за голову, жалобно заныл:

— Get me out… Get me out… [6]

— Чего он плетет? — спросил Шель.

— Хочет, чтобы его выпустили, — ответил Траубе. — Это американец Джонсон, он работал в бараке доктора Шу­рике уборщиком.

Продолжая осмотр, они обнаружили проход, ведущий в глубь подвала. Тяжелая железная дверь была сломана, на разбитом косяке болтался замок.

Они шагнули внутрь, озираясь с опаской и любопытст­вом. Солидность двери внушала опасения. Но за дверью ока­залось прекрасно оборудованное убежище. В углу стояли две кровати, над ними — небольшая книжная полка, в цент­ре — стол и несколько кресел. Вдоль стен тянулись полки, заставленные консервами, банками и бутылками. Хозяева подвала ничего не забыли: в убежище были даже радиопри­емник, большой бак с водой и примус.

Дальнейшие воспоминания вспыхивали в мозгу больного беспорядочными обрывками.

Снаружи не доносилось никаких признаков жизни, и уз­ники пришли к заключению, что бомба полностью разруши­ла здание, а их сочли погибшими. Они понемногу успокои­лись. Американец пришел в себя и угрюмо вышагивал из угла в угол. Шель обследовал вентиляционную систему: све­жий воздух поступал в подземелье по железной трубе в по­толке. Для троих узников в мире, ограниченном толстыми стенами подвала, наступило своеобразное равновесие. Шла война, были бомбежки, гибли люди, и о них все забыли. Убедившись, что радиоприемник питается от аккумулятора, они с интересом слушали сводки военных действий, спали, ко­ротали время в долгих беседах.

Траубе прекрасно помнил худого неунывающего Шеля. Поляк рассказывал о жизни в оккупированной Варшаве, о своих невзгодах и приключениях. Немцы схватили его при передаче боеприпасов защитникам гетто. Он прошел все круги гестаповского ада, пока в один прекрасный день не очутился, избитый и измученный, в товарном вагоне идущего на запад эшелона. Год, проведенный в концлагере Вольфсбрук, не сломил Шеля. Стойко перенося боль, голод и стра­дания, молодой поляк верил в свою счастливую звезду, ве­рил, что военному кошмару скоро придет конец.

Пол Авел Джонсон принадлежал к совершенно иной ка­тегории людей. Этот худой, крутолобый, с длинным носом и подвижным ртом верзила был по натуре мрачным скептиком. Он участвовал в войне в качестве штурмана эскадрильи бом­бардировщиков. В районе Ганновера он выпрыгнул из горя­щей «дакоты», раздобыл каким-то образом гражданскую одежду и начал одиночный марш на запад, пытаясь про­браться во Францию, однако был задержан патрулем немец­кой жандармерии и попал в лагерь Вольфсбрук.

Молчаливому штурману повезло. В январе 1945 года, че­рез месяц после ареста, комендант лагеря решил воспользо­ваться помощью американца в изучении английского языка. А поскольку эти занятия должны были храниться в глубокой тайне, Джонсона направили на работу в стоявший особняком барак доктора Шурике. По вечерам пленного под конвоем приводили в кабинет коменданта, а на ночь запирали в ка­мере-одиночке.