8848 - [44]

Илья Тимофеевич, конечно, был прекрасно осведомлён, что где-то там, далеко, по этим шуршащим ценностям убиваются, их жаждут, из-за них режут, колют, стреляют, ходят на головах, стоят на задних лапах и чего только не вытворяют, чтобы их побольше хапнуть, однако у них здесь сии подношения никакой практической ценности не имели (на них даже писать было неудобно). Подносящие об этом, само собой, не догадывались — куда им, когда все вокруг только и делают, что гребут, для самых рьяных макулатурщиков на этих бумаженциях даже специально нацарапали благословение сверху. Кувшинов же, чтобы никого не обидеть, с некоторых пор стал собирать что-то вроде гербария: откопал где-то толстый альбом и под прозрачный листик стал складывать получаемые им пожертвования. Смотреть на него, запихивающего пинцетиком под прозрачную пленку сторублевку или синюшную тысячную, было любо-дорого. Совершал все манипуляции Илья Тимофеевич очень аккуратно, при этом его в общем-то добродушное и приятное лицо становилось сосредоточенным и даже жестким: как будто в этот самый момент он имел дело не с искусно разрисованной бумагой, а с опасным видом растения или даже паука, один плевок которого будет стоить жизни любой зазевавшейся мухи. Поглядеть на всё это со стороны, на ум приходило одно: Кувшинов — вернее, его идеальная часть — таким вот чудаковатым образом пытался изолировать весь этот дуреж от прекраснейшего из миров. (Однако, не в силах решить проблему в глобальных масштабах, боролся с ней подручными, доступными ему средствами.)

Эквивалентом взятки в денежном выражении являлись подкидыши-подарки (кстати, несмотря на то, что на из цену давно установили лимит, Илье Тимофеевичу по-прежнему волокли подношения стоимостью заоблачной). Все эти подарочки до поры до времени валялись у Кувшинова в ящике, естественно, в один прекрасный момент ящик от этого всего перекашивало и он переставал закрываться, Кувшинова накрывал неминуемый псих (выбросить весь этот хлам было неудобно — кто-то пыхтел, зарабатывал, угрохал на всё это уйму сил и времени, трудозатраты в некоторых случаях были поистине лошадиные) — вот тогда-то на арену и выпускалась тетя Клава со шваброй и двумя ведрами.

***

Кувшинов глянул на массивные часы, длинная стрелка зашаталась и заползла на двенадцать, Илья Тимофеевич застегнул верхнюю пуговицу рубашки, втиснул два пальца между кадыком и плотно облегающим шею воротником, как гусь вытянул подбородок. Первому посетителю он всегда доставался в лучшем виде. Спустя каких-нибудь полчаса вид уже будет не тот: верхняя пуговица рубахи будет снова расстегнута, борта кителя выскочат из-под мышек, появятся и другие огрехи в туалете, но сейчас всё было безупречно, без малейшего намека на грядущую измочаленность.

— Следующий! — крикнул Кувшинов, выпустив из-под усов струю воздуха. Конечно, это был никакой не следующий и самый что ни на есть первый на сегодня посетитель.

Дверь распахнулась, послышался шум, гам, улюлюканье — культура во всем своем блеске. Дверь так же быстро захлопнулась, выплюнув в кабинет человечка. Человечек стоял в буквальном смысле ошарашенный. Едва очухавшись, он согнулся, бросился поправлять и разглаживать руками брюки, что было совершенно бесполезно — костюм выглядел так, как будто бы его по очереди жевали два верблюда. После того как брюки (скорее, для собственного успокоения) были кое-как оправлены и помочь им больше было нечем, вошедший спохватился, быстро, как пружина, выпрямился, залез в карман и вытащил маленький, скомканный клочок бумаги — Кувшинов все это время внимательно наблюдал за просителем. Чутье его не подвело, перед ним стоял лучший экземпляр посетителя: если уж человек в состоянии изложить всё, что ему нужно на бумаге, значит, по крайней мере, сможет членораздельно объяснить, по какому, собственно, поводу заскочил к ним на огонек. Чиновник еле заметно улыбнулся, привстал, хотел было выйти из-за стола для приветствия, но проситель уже на всех парусах мчался к нему.

— Милейший!!! — По дороге мужчина запихнул бумажку обратно в карман. — Кувшинов выпрямился, как столб, и чуть-чуть попятился, хотя между ним и просителем все еще находился стол. — Дорогой мой! — не снижал градус проситель. Мужчина неожиданно резко притормозил, как будто только сейчас заметил разделяющую его и чиновника преграду, преданно заглянул Кувшинову в глаза и выпалил: — Я вас об одном прошу! Спасайте, голуба моя!!!

Кувшинов несколько опешил, не от обращения — с этим он давно смирился, взяв на вооружение старую добрую мудрость: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь», — вопрос был в другом: что от него-то требуется? Мужчина, несмотря на свои фокусы с бумажечками, так и не обозначил суть проблемы.

Это ж… форменное без-з-зобразие! — Посетитель тем временем, подтянув одну ножку, ловко крутанулся на каблуке, сделал поворот на сто восемьдесят градусов и так и замер — к лесу передом, ко всем задом.

Мужчина не поворачивался, а будто выжидал, когда Кувшинов сам обо всем догадается. Илья Тимофеевич, как назло, впал в ступор…

— И как вам это нравится?! — кинул из-за плеча мужчина. — А ведь мне только тридцать пять!