8848 - [21]

В ту же ночь у Геннадия родилась теория о мусорщиках вселенной. Мусорщики, исходя из теории Геннадия, могут когда угодно приземлиться, собрать всю шваль и вывести её за орбиту. К утру теория была готова. Геннадий сначала не хотел говорить о ней Юле, но та, проснувшись, тут же почуяла, что за ночь у Геннадия что-то созрело, забралась в кресло и приготовилась слушать. Дослушав, хуторянка вдруг объявила, что непростительно считать, что ты пришел в этот мир, чтобы завязывать чьи-то хвосты бантиком, и что если бы люди побольше соображали и не мечтали так гаденько, то не наплодилось бы столько подлецов и взяточников! Геннадий не стал спорить, хотя, наверно, тут были нюансы. В теории Геннадия оставалось еще одно слабое место: он никак не мог решить, действительно ли прилетали альдебарановцы или всё это было состряпано собственными органами… в борьбе за чистоту масс. Геннадий, как человек любящий, не стал посвящать в это Юлю, и так в этой жизни много и страшного, и неизвестного.

Шнурковы вскоре перебрались на дачу и, несмотря ни на что, прекрасно зажили, хотя и не раз признавались, что многое было упущено. Вскоре их маленький дачный участок превратился в цветущий оазис. Юля развела замечательные сорта деревьев, разбила клумбу, не без участия Геннадия устроила фонтан, на край которого они вместе посадили гипсовую русалку. В тени деревьев Шнурковы поставили две скамеечки и стали приглашать к себе усталых странников. От странников отбоя не было — рядом была остановка автобуса. Вечерами Геннадий корпел над бумагами, а Юля, с умилением глядя на своего Шнуркова, верила, что однажды Геннадий родит свою самую главную теорию. Одну ведь уже родил, пусть даже она и осталась лежать в ящике.

В поисках неизвестного, или 300 лет совместной жизни

Ах, обмануть меня не трудно!..

Я сам обманываться рад!

А. С. Пушкин

Лера лежала в палате совсем одна, только что кто-то вышел, когда закрыты глаза, только и остается лежать и слушать. Раньше она никогда не замечала, что вокруг столько звуков: стул, кровать, приборы, к которым она была подключена, голубь, плюхающийся на подоконник, — все имело свое продолжение в звуке. «Цап-цап-цап…» — Голубь уверенно, чуть не султаном расхаживал по подоконнику, ворковал, срывался в пропасть, но, ударив клювом о стекло, вскарабкивался обратно. Это хорошо, что Нина оставила ему крошки. Вместе с привычным «цап-цап-цап» послышалось что-то похожее на «ци-ци-ци» — теперь по подоконнику ходили двое, а двое — это толпа, двое — это сила, двое — это… Рядом с голубем топталась голубка. От размеренной неспешности не осталось и следа, голубка задиралась, выхватывала крошки из-под самого клюва голубя, спихивала его вниз, но он, опрокинувшись, каждый раз возвращался.

Дверь раскрылась, сейчас в палату войдет сестра и спросит: «Проснулась, Лерочка?»

Нина взглянула на приборы, подошла и тихонечко спросила:

— Проснулась, Лерочка? — Ресницы шелохнулись. — Вот и хорошо, а то уж скоро твои придут.

Вокруг Нины, словно ларец, набитый звуками, всегда что-то шуршало, скрипело, бухало, Лере все больше нравились «шумные» люди, своею понятностью, сейчас сестра подойдет к окну и…

— Ах ты подлец! — Палец застучал по стеклу, зашуршал пакет. — Прилетел, душа в перьях, да не один! Да что ж это, каждый день пир для тебя устраивать?!

— Дай им, — шевельнула губами Лера и открыла глаза.

— Дам, куда ж денусь! Опустить? — Нина дернула за шнурок жалюзи.

Губы Леры растянулись:

— Расскажи… приходил? — тихо попросила та.

— Да что рассказывать-то, — отмахнулась было сестра, но принялась рассказывать, Лера в последнее время стала для нее чем-то вроде поверенной. — Был вчера, такой из себя, этакий… толстый, как бочка, — то ли икнула, то ли хихикнула сестра. — А я что, привыкшая, Илья Семенович-то мой, покойник, тоже мужчина был в теле. Царство ему небесное! — Нина задрала глаза вверх к гладкому потолку больничной палаты и наскоро перекрестилась. — Смотрит сейчас на меня…

— Он там радуется… за тебя, — пошевелила губами Лера.

— Да куда там, радуется! Он перед смертью-то знаешь что сказал? «Ты, Нина, здесь шибко-то хвостом не крути! Без глазу не останешься…» Шутник был, царство небесное! Это чтоб я-то хвостом крутила, — хмыкнула Нина. — Ты меня-то видала?

Лера утвердительно качнула головой. Нина была не из красавиц, лицо рябое, будто поклеванное, ножки тонкие, грудь такая, что хоть поднос ставь. Никаких тебе изгибов, мраморных кож, персиковых отливов. Всё как есть, чем богаты, тем и рады…

— Понравился? — прошелестела губами Лера.

Нина задумалась:

— За руку возьмет, жмет, а у меня сердце вроде как жамкает, он опять жмет, а у меня опять жамкает, — провела ревизию своих чувств медсестра.

— А сыну… говорила? — прошептала Лера.

— Что ты! — махнула рукой женщина. — И говорить-то не о чем, всего-то два… свидания было… — Нина пошла пятнами, и Лера догадалась, что ухажер ей был по сердцу.

— Ох, да чего ж мы чешемся?! Твои сейчас придут! — Сестра заторопилась, нажала на кнопку, спинка кровати стала подниматься.

— Удобно? — спросила она.

Лера кивнула и потянулась рукой к тумбочке.

— Дай-ка я… — Покопавшись в Лериных вещах, сестра нашла пудру, от души потерла спонжик и прошлась по носу и щекам Ляли: