52 причины моей ненависти к отцу - [82]

Я достаточно хорошо знаю этот тон. С ним не стоит спорить, поскольку никогда не победишь. Ты просто будешь впустую крутить колесами как грузовик, застрявший в грязи, пока не закончится бензин.

Так что со вздохом я иду в гостиную, несколько раз оглядываясь через плечо, дабы убедиться в том, что мой отец все еще следует за мной. Что он не исчез таинственным образом через парадную дверь, не сказав и слова, как призрак, коим всегда был в этом доме.

Я нерешительно присаживаюсь на край дивана, но мой отец решает постоять. А точнее, порасхаживать по комнате.

Он мерит комнату длинными, неровными шагами, без перестану потирая по подбородку пальцами.

Я в потрясенном состоянии наблюдаю за этим странным, необычным поведением, пытаясь понять, в чем дело. На это у меня ходит несколько секунд. И когда до меня доходит, я чуть не соскальзываю с края дивана.

Мой отец нервничает.

— Брюс сказал мне, что ты к нему приходила, — говорит он.

В моей голове проясняется. Так вот из-за чего все это? Он вышел из себя, потому что Брюс предал его секрет?

— Пап, — быстро вставляю я, — не злись на Брюса. Я сама обо всем догадалась.

— Я не злюсь, — быстро отвечает мой отец. А затем он действительно разражается смехом. Даже не вспомню, когда в последний раз слышала его смех. Ну, в те моменты, когда поблизости не было камер, чтобы это задокументировать и транслировать по миру.

Смех заканчивается так же быстро, как и начался. И в одно мгновение лицо моего отца становится вновь серьезным.

— Брюс был прав, — решается заговорить он. — Мне стоило рассказать правду о вашей матери. С моей стороны было неправильно скрывать от вас.

Это признание делает меня очень тихой. И очень неподвижной.

Я не так поняла?

Я только что все правильно расслышала?

Будто читая мои мысли и отвечая прямо на мой вопрос, он продолжает:

— В своей жизни я наделал много ошибок, Лекси. Некоторые были серьезнее других. Но я научился жить с этими ошибками. И за них несу полную ответственность.

Я не смогла удержать рот закрытым. Он открылся сам по себе.

Какая муха его укусила?

Мне так хочется осмотреться по сторонам, чтобы заметить операторов или репортера. Потому что мой отец делится чем-то личным только в единственном случае: когда знает, что его снимают.

— Но самой моей огромной ошибкой, — продолжает он, — самым огромным сожалением в моей жизни было то, что я не оказал вашей матери ту помощь, в которой она так нуждалась.

Я начинаю качать головой.

— Пап, — молю я. — В этом не было твоей вины. Брюс рассказал мне всю историю. Ты пытался оказать ей помощь. Ты отправил ее на реабилитацию. А больше ты бы ничего не смог…

Но он подымает руку, чтобы прервать меня:

— Пожалуйста, позволь мне закончить.

Я замолкаю. Но только потому, что боюсь: если не сделаю этого, то момент будет упущен навсегда. Как знать, когда в следующий раз мой отец решится открыться? Может, это как в случае с теми причудливыми парадами планет, которые случаются раз в пять миллиардов лет. Поэтому уж лучше вытащить свою задницу на улицу и посмотреть на небо.

— Я отправлял ее на реабилитацию, — признает мой отец. — Много раз. В самые лучшие клиники. Но, как я для себя выяснил, это не та помощь, которая ей действительно была нужна.

На моем лице замешательство.

— Пойми меня, Лекси, — продолжает он. — Я начинал с нуля. Моя семья росла без ничего. Мой отец был лодырем и не мог удержаться ни на одной работе. Я поклялся, что никогда не стану таким. Я думал, что лучший способ проявить себя хорошим мужем — это работать. Так я и делал. Постоянно. И чем больше я работал, тем хуже становилось вашей матери. До меня даже не дошло вовремя, что больше всего она нуждалась в том, чтобы ее муж каждую ночь возвращался домой.

Он прекращает ходить и наконец присаживается рядом на диван. Но я не могу взглянуть на него. Поэтому смотрю на пол.

— После ее смерти мои причины отгородиться изменились. Это стало скорее механизмом выживания. Я винил себя в ее смерти, и эта вина была настолько несметной, что я даже не мог посмотреть в глаза своим детям. Особенно тебе, Лексингтон.

Я быстро подымаю голову и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

— Мне? — повторяю я в неверии. — Почему?

В глазах моего отца столько мягкости, сколько я не видела прежде. Как в небесно-голубом отражении двух луж, оставленных после ливня.

— С каждым днем ты становишься все больше на нее похожа, — тихо бормочет он. — Даже не представляешь, как тяжело было смотреть на тебя, зная, что я забрал у тебя мать.

— Это не так, — спорю я, но в горле встает ком, и мне приходится ограничиться только этой фразой.

— С той аварии несколько месяцев назад, — поясняет он, — я много раздумывал о работе и компании и о том, чего это будет стоить в конце концов. С меня хватит сожалений в жизни. Я не могу потерять тебя так же, как потерял ее. — Он замолкает на некоторое время, чтобы ослабить галстук и перевести дыхание. — Вот почему сегодня я подал в отставку.

Уходит несколько секунд, чтобы полностью переварить его слова. И как только мне это удается, я ракетой срываюсь с места.

— Ты сделал что?

— Ушел с поста Генерального директора «Медиа империи Ларраби». Заявление вступает в силу незамедлительно. Я отошел от дел. Паскаль ЛяФлер займет мое место в качестве главы компании.