— Кто мог знать, выпустили Эдди Кэппа или нет?
— Не знаю, это было давно. — Его глаза затуманились, затем снова прояснились. — Может быть, его сестра Доротея. Она вышла замуж за одного менеджера.
— Как его фамилия?
— Стараюсь вспомнить. Картер или что-то в этом роде. Кэстл, Кимболл...
Кемпбелл! Да-да, именно так. Роберт Кемпбелл.
Я записал имя в блокнот.
— Это произошло в Нью-Йорке?
— Да, он был управляющим целой сети универмагов в Бруклине. Кажется, «Бохэк»... Нет, точно не помню. Такой шустрый молодой человек. Она тоже была молодой, куда моложе своего брата. Симпатичная штучка, с такими блестящими черными волосами... — Он снова уставился в пространство, поглощенный воспоминаниями.
— Кто велел Уилларду Келли держаться подальше от Нью-Йорка?
— Что-что? — Он слегка приподнял голову, но тут же снова уронил ее на подушку. — Я старик, меня подводит память, у меня больное сердце. Вы не должны полагаться на мои слова. Надо было отказать Сэмюэлю. Надо было сказать «нет».
— Сэмюэлю Кришману? Он ведь не знает ответа на этот вопрос, правда?
— Этот дурак никогда ничего не знал.
Он расхохотался, при этом его брюхо затряслось.
— Но вы-то знаете.
Он снова затянул свою песню про то, какой он старый и больной.
— Скажите, кто приказал Уилларду Келли держаться подальше от города? не отставал я — Не знаю.
— Кто приказал Уилларду Келли держаться подальше от города?
— Я не знаю. Убирайтесь!
— Последний раз спрашиваю, кто приказал Уилларду Келли держаться подальше от города?
— Нет. Нет!
— Вы мне скажете, — прошипел я. — Или я вас убью.
— Я старый больной человек...
— Вы умрете. Здесь и сейчас.
— Отпустите меня. Оставьте прошлое в покое!
Я опустил голову и, прикрывая лицо руками, вытащил стеклянный глаз.
Потом закрыл левый глаз, и для меня наступила темнота. Правый глаз оставался открытым, но без стекляшки это, должно быть, выглядело ужасно. Теплый протез катался у меня в ладони.
Я опустил руки, склонился над Макэрдлом и, зловеще улыбнувшись, завыл:
— Теперь я вижу твою душу! Она черна!
Услышав, как он ахнул и сдавленно захрипел, я открыл глаз. Макэрдл корчился в шезлонге, с ужасом глядя на меня. Лицо его было темно-лиловым.
Я вздохнул и вставил протез обратно. Билл уже мчался по тропинке, зовя на помощь.
Я собирался только напугать его. Он боялся смерти и, скорее всего, рассказал бы мне все. Но я не представлял, что он испугается до такой степени, что умрет на месте.
Нам пришлось дождаться врача. Семье Макэрдла я сказал, что наш отец когда-то работал на «Макэрдл, Ламарк и Кришман» и что он недавно умер, но не стал рассказывать, при каких обстоятельствах. Еще я сказал, что как-то раз отец велел найти его старых хозяев, чтобы они помогли нам с работой.
Они мне поверили, поскольку все это звучало вполне правдоподобно. Билл слышал, что я им наплел, и теперь знал, что говорить, если нас будут допрашивать. Тем не менее он избегал смотреть мне в глаза, наверное, думал, что я специально хотел убить Макэрдла. Я решил, как только мы отсюда выберемся, надо будет убедить его, что он ошибается.
Пока мы ждали врача, я поболтал с Карен Торндайк, с той самой пепельной блондинкой, которая, как я и предполагал, оказалась дочерью Артура и женщины с улыбкой косметички. Выяснилось, что недавно она развелась с Джерри Торндайком.
— Не надо вам возвращаться в Нью-Йорк, — сказала она.
— Почему?
— Потому что там нет ничего, кроме толпы озверевших людей, которые царапают друг друга когтями. Каждый хочет взобраться на вершину пирамиды, а пирамида-то из человеческих существ. Огромная гора лягающихся и кусающихся людей, пытающихся вскарабкаться по головам друг друга на самую макушку.
— Наверное, вы вспомнили о Джерри Торндайке. — Я пожал плечами. — Вы обожглись. Но ведь там не все такие.
— Все равно они в Нью-Йорке, — упрямо сказала она.
Тут подошла ее дочь Линда и начала задавать всякие дурацкие вопросы. В этом она оказалась точной копией своей матери — вызывала интерес, пока не открывала рот. Я даже в шутку подумал, не вынуть ли мне перед ней свой стеклянный глаз.
Доктор оказался большим и добродушным толстяком, пышущим здоровьем. Ему и платили, чтобы он делал своих клиентов похожими на себя. Звали его Эзертон. Он спросил, о чем мы говорили, когда у старика случился удар. Я ответил, что о погоде в Нью-Йорке.
Но, надо сказать, никто и не был по-настоящему расстроен. Макэрдлу было уже восемьдесят два. Тем не менее все вертелись вокруг нас, надеясь услышать что-нибудь интересное. Немного погодя я спросил у Эзертона, есть ли у него еще к нам вопросы. Вопросов не было.
Когда мы выезжали с частной дороги, мимо нас пронесся серый «кадиллак».
Не было еще и трех, но в пятницу дороги на подступах к городу оказались забиты транспортом, в основном машинами последних моделей.
Некоторое время мы ехали молча, потом я закурил сигарету и протянул ее Биллу — Спасибо, не хочу, — буркнул он, не сводя глаз с дороги.
Я сделал затяжку и сказал:
— Не будь идиотом. У меня и в мыслях не было его убивать.
— Но ты сказал, что сделаешь это. — Он сердито смотрел на дорогу. — Ты сказал, что сделаешь это, и сделал. Ты стал совсем другим, армия на тебя как-то повлияла. Или Германия.
