36 Arguments for the Existence of God - [10]
“So it was more or less random, whether to live with your mother or father. It was more or less symmetrical. But then, once you decided, it was completely asymmetrical. He got all of you, and she got none.”
“It was still symmetrical, absolutely, but in the abstract. The symmetry was preserved, absolument, but in the abstract.”
She was annoyed with him. Her infinite eyes were darkening with impatience. Her scowl brought her brows together in one continuous line over her delicate but imperious nose. He was being slow, deliberately obtuse. He was very sweet, her Cass, and tried very hard to make her life easier. He believed that in doing all the household chores, the paying of the bills and the shopping and the cooking, and the dealing with the computer, and even doing her research in the Edna and Edgar Lipschitz Library at the Frankfurter University, where he taught, he could put himself, in his own small way, in sacred service to her muses. But occasionally, for reasons that eluded her, he was determined not to understand the simplest of things. It was a mystery to her. Also extremely annoying.
Sometimes, in order to show her that he really was following her, or to test his own comprehension, he would try to finish her sentences as she groped for the right English words, and if she smiled her red-toothed smile and said “Exactement!” his day was made. But there were times, too, when he chose the coward’s way and only pretended to know what she was going on about.
For example, her views on probability. Though she was named after the founder of probability theory, she thought the entire concept a perversion of reason. An event that happens happens. Its non-occurrence, therefore, cannot happen. Never, when something happens, can its not happening also happen. It is happening 100 percent, and it is 0 percent that it is not happening. And since a thing either happens or not, there is only 100 percent or 0 percent of the probability. C’est logique! Therefore, what is the probable but the confused? And what is the confused but the cowardly? And what is the cowardly but the immoral? And what is the immoral but the probable? It is full circle! Therefore-she always said this word with a special emphasis, equal accent on both syllables, and blowing a bit of air into the f, so that the aspirated phoneme seemed to ascend on the smoky fragrance of her voice-there is only the absolutely impossible, what they rightly call the thing with 0 probability, and the absolutely necessary, which they say has probability 1, Papa had informed her, but she had vehemently countered that, no, it must be measured as 100, or, better yet, as infinite, since certitude is infinite. Therefore-maybe she had inherited the love of the adverb of consequence from mathematical Papa, or maybe, as Cass enjoyed picturing, all the children of Bures-sur-Yvette, hanging upside down on the jungle gym, solemnly sprinkled their sentences with donc-there is only, in the calculus of probability, the numbers zero and infinity.
“And do you know, Cass-Papa, he did not argue with me.”
Cass could well believe that Papa, he did not argue with her. What Pascale believed, she knew, and what she knew, she knew with savage certitude. La Sauvagerie et la certitude.
“Basically, she’s full of shit” was the way that Mona had put it, which Cass thought hardly did the situation justice. Mona, with her high-school-level French, couldn’t even read Pascale’s poetry in the original. Cass had translated as best he could, but clearly it wasn’t good enough.
“Her poetry is a crock, too. That relentless keening. It hurts my ears just reading it. She’s the Yoko Fucking Ono of poetry. She’s anti-art.”
“How is she anti-art, Mona?” Cass felt compelled to ask, even as he acknowledged to himself that Mona’s Yoko Ono comparison had something to it. “Say what you will about her, Pascale is a brilliant poet. How can her poetry be anti-art?”
“I’ll tell you exactly how. Art is supposed to increase our mindfulness. Pascale wouldn’t know mindfulness if it bit her on her skinny French ass.”
This last phrase, which might easily be perceived as not only anti-Gallic but, even more egregiously, intolerant of a woman’s right to choose the shape of her own body, was a testament to just how angry Mona felt, on Cass’s behalf, or how hard she was trying to get Cass to feel some anger on his own behalf. (She never succeeded.) But her assertion about the mindfulness function of art was straight out of her textbook. Mona had done her doctoral work with Arlene Unger, who makes the concept of mindfulness central to her existentialist psychology. The concept was central to Mona as well. She worked it in whenever she reasonably- or even unreasonably-could. Mona, who was quick to ask the first question at lectures, always began her query with the phrase “As an Ungerian, I’m wondering.” You could tease Mona about almost everything-her bisexually frustrating love life, her Omaha, Nebraska, upbringing, even her weight-but mindfulness was off limits. Mindfulness was Mona’s religion.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».