33 (сборник) - [22]

Первый раз мне пришлось расстаться с Егором надолго, когда я серьёзно заболела. В палате № 13 я столкнулась с Болью лицом к лицу и узнала её концентрацию. Если б она высчитывалась в децибелах и максимальное число было бы 100, сколько бы вы могли выдержать? Помните, как в фильме «1984» под напором физической боли Уинстон Смит предал всё – любимую, мать, себя, свои принципы и идеалы, веру… А почему, вы думаете, в Великую Отечественную становились предателями? Главное – увеличить концентрацию боли, и человек, слабое существо, сдастся. У Боли всякий раз новые одежды, новый макияж, новый парфюм. В детстве она приходила ко мне в пышных бальных платьях, пахнущая «Весенним ландышем» с нежно розовой помадой на пухлых девичьих губах. Один короткий танец, и Боль удалялась незаметно, как Золушка с бала. В самый мой безбашенный период Боль приходила всё чаще под утро, в кедах, рваных джинсах, крепко пахнущая алкоголем, сигаретами и мужским парфюмом. Она закидывала ноги на стол и вела долгие нудные монологи. Иногда я закрывала глаза, и её голос доносился как будто издалека. В этот раз мне посчастливилось увидеть Боль в её самом парадном костюме. Встретились мы в белоснежной операционной, на столе, под ярким светом многочисленных ламп. На ней было изящное чёрное шёлковое платье, красные чулки в крупную сетку, кожаная плётка в руке, тяжёлый вечерний макияж и горько-сладкий парфюм с ярко выраженными нотами красного перца, сандала и ванили. И не было наркозов и не было оргазмов. Только боль в чистом виде и сильнейшей концентрации. Мне выколачивали зуб мудрости, вросший в челюстную кость и лежащий вопреки всякой логике глубоко под десной в необычном для нормального зуба положении – на боку, протянув могучие, как у баобаба, корни в гланды. Мой добрый садист-хирург долго раздумывал, реально опасаясь перекосить моё прекрасное лицо. Но вариантов не было. Он рисковал репутацией, я – физиономией. Хирург накрыл моё лицо белой простынёй, я услышала лязг хирургических инструментов и почувствовала, как холодит игла с лидокаином. Боль хитро мне подмигнула. Операция началась. Я слышала хруст скальпеля, проехавшегося вдоль замороженной лекарством десны. И мне на миг показалось, что всё не так уж страшно, и я в ответ подмигнула Боли. Рот был растянут расширителем. Руки были свободны, я крепко вцепилась ими в края операционного стола. В этот момент что-то острое впилось прямо в челюсть и начало там поворачиваться как ключ в скважине.

– А теперь долото! – скомандовал хирург.

Первый удар оказался неожиданным. Потом ещё и ещё. Боль захохотала. А я взревела, как раненый бык. Для челюстной кости лидокаин – как мятные конфеты. Проще говоря, она не поддаётся обезболиванию. С переменным успехом и матами хирург с ассистентом в течении сорока минут долбили, ковыряли, тянули, снова долбили мою бедную челюсть. А Боль танцевала зажигательную румбу на моей груди, дьявольски хохотала, разрезая с визгом воздух кожаным хлыстом. Я вконец уже охрипла от ора, жестами просила смерти или наркоза. Белая простыня съехала с глаз, и теперь я видела в руках хирурга самый настоящий молоток, который безжалостно опускался на инструмент, похожий на огромный гвоздь с широкой шляпкой, торчащий в моей челюсти. Процесс напоминал добычу руды в шахтах. Каждый последующий удар был сильнее предыдущего. Каждый новый удар я встречала громким воплем.

– Челюсть ей держи, а то выбью на хрен! – командовал хирург.

И всё повторялось снова и снова. Я уже слабо понимала, что происходит. Боль была повсюду. Ели бы меня в этот момент попросили предать мать в обмен на прекращение этой пытки, я бы не раздумывая согласилась. Я бы согласилась жрать говно и тараканов, но мне никто не предлагал такого выбора. Я должна была прочувствовать Боль и полюбить её. И я полюбила, притянула её за худую шею и впилась в тонкие холодные губы долгим поцелуем…

Улыбаясь порванным ртом, я сжимала в руке свой оправдавший название «мудрый» зуб. Надо действительно обладать нехилым умом, чтобы поселиться так глубоко внутри моего организма и причинить мне столько страданий. Зато теперь я знаю концентрацию Боли. Два следующих дня после операции я спала в обнимку с Болью. Иногда она неохотно покидала мою постель и ждала в сторонке, пока не закончится действие кеторола. А ещё эта модная дама знает, что с правой стороны у меня есть ещё один такой же зуб и значит наш роман с продолжением. Но продолжения долго ждать не пришлось. Рана на месте вырванного зуба не заживала, гноилась и болела. Пришлось снова ложиться в больницу. Предстояла операция посерьёзнее.

Когда наркотик попал в вену, по телу начала растекаться слабость, голоса врачей зазвучали как бы издалека, слова произносились медленно, с паузами, как мне казалось, в несколько минут. Боли не было, но в тоже время я не спала. Мне хотелось поговорить, но металлическая распорка во рту мешала это сделать. После сорока минут рот вообще онемел, и я перестала его ощущать. Буд-то бы вместо рта у меня была огромная дыра, размером с географический глобус. Наконец я услышала долгожданные слова хирургов о том, что операция заканчивается, осталось наложить швы. Уже в палате меня начало знобить, заложило нос, стало трудно дышать. Я хватала ртом воздух и пыталась приподнять голову, чтобы облегчить дыхание. Но голова была тяжёлая, как свинец, а глаза больно реагировали на свет, и стоило мне их открыть, как через зрачки в меня влетали стаи маленьких красных мушек. Потом к этому состоянию присоединилась дрожь во всём теле, особенно в ногах, в кончиках пальцев как будто копошились черви. Одежда насквозь промокла от пота. По телу проносились, сменяя друг друга, холодные и горячие волны, словно совсем рядом попеременно то открывали, то закрывали печную дверцу. Я то скидывала одеяло, то вновь натягивала его до ушей. Каким-то внутренним раздражением был наполнен весь мой организм. Хотелось встряхнуться, скинуть с себя это ощущение. Хотелось встать и бежать. Я привставала на кровати и вновь в бессилии валилась на промокшие подушки, крутилась на постели, как волчок. Ноги сводило судорогой так, что любое положение было просто невыносимо, и приходилось ворочаться с боку на бок, кататься в липнущей к телу потной одежде. Еще тошнило, когда я добрела до умывальника, то увидела в зеркале бледно-зелёное лицо мертвяка. Я сразу же вспомнила все прочитанные мною книги про наркоманов. Когда я читала описания ломки, это было как-то далеко и нереально. Теперь все эти прелести я ощущала на себе. И мне стало невыносимо жалко наркоманов, я их понимала, я была одной из них. Я тоже готова была отдать всё что угодно за укол, который бы прекратил эту пытку. Но мне предлагали лишь корвалол и валериану. К ночи состояние ухудшилось. Меня реально не отпускало. Выпутавшись из скомканных липких простыней, я вышла в тёмный больничный коридор и присев у стены стала тихо поскуливать. Потом я начала делать приседания и сильно размахивать руками, мне показалось, что это помогает. Страшнее всего было возвращаться в палату к мирно храпящим пациентам. Добрая медсестра, услышав, наверное, мои всхлипы, и застав меня за гимнастическими упражнениями, торжественно вручила таблетку феназепама. Я проглотила её и легла в ожидании чуда. И чудо пришло.