20 философов за 90 минут (каждый) - [28]

78

вает реальность, которая не содержит в себе та­ких элементов. Философия, которая имеет дело с данной реальностью, неизменно располагает ее на уровень глубже, чем наука. Согласно описан­ному анализу, научное знание стремится описать результаты нашего столкновения с этой реально­стью, а не саму реальность (или причины нашего с ней столкновения). Научное знание — это за­пись наших столкновений с реальностью. В этом-то, по Дерриде, и есть корень проблемы. Пузы­рек с мышьяком как таковой не является ни ис­тинным, ни ложным. Ярлык «яд», который к нему приклеен, будь то истина или ложь, описывает скорее реальный результат возможного столкно­вения с этой реальностью, то есть отравления, а не само по себе вещество. Это истина научная, а не абсолютная. Ее можно проверить эксперимен­тальным путем, не ссылаясь на какое-то абсолют­ное «присутствие».

В 1981 году странствия привели Дерриду в Прагу, которая тогда находилась за Железным за­навесом. Деррида стал инициатором основания Ассоциации Яна Гуса (названной так в честь чеш­ского мученика XV века, который выступал про-

79

тив церковных властей). Целью существования ассоциации была помощь чехословацким интел­лектуалам, которые подвергались преследовани­ям со стороны правящего коммунистического режима. Подвергая риску себя и слушателей, Дер­рида провел недельный семинар, где помимо про­чего изложил свою работу под названием «До за­кона». Название явно отсылало к одному расска­зу Кафки, который большую часть своей жизни прожил в Праге. Несмотря на характерную для речей французского мыслителя темноту и загадочность, смысл их не остался загадкой ни для кого, включая тайную полицию. Она решила, что и второй слог в слове «деконструкция» придуман для маскировки истинных намерений. Дерриду обыскали, «нашли» у него коричневый пакет с марихуаной, после чего незамедлительно посади­ли под замок.

Франция очень серьезно относится к своим интеллектуалам, даже если в других странах им не приходится на это рассчитывать. То, что могло показаться чешским властям незначащим эпизо­дом с участием какого-то провокационного фран­цузского позера, парижская пресса восприняла

80

совсем по-другому. Национальная гордость Франции была поставлена под удар, и скоро пре­зидент Франсуа Миттеран собственной персоной и вопиюще недеконструированным языком выс­казал, что он по этому поводу думает. (Двадцатью годами ранее, когда полиция хотела арестовать Сартра за нелегальную политическую деятель­ность, вмешался лично президент де Голль, ска­завший: «Нельзя посадить за решетку Вольтера». Тем самым Сартру невольно пришлось испытать на себе свою же экзистенциалистскую максиму, гласившую: «Человек обречен быть свободным».) Деррида был спешно освобожден и вернулся в Париж как герой. За год до этого умерли Сартр и Барт, еще три года спустя умрет Фуко, и тогда "мантия величайшего из живущих на земле фран­цузских интеллектуалов перейдет к Дерриде, по прямой линии от Декарта, через Вольтера, и да­лее от Сартра.

Деррида всегда считал, что деконструкцию можно использовать как инструмент в борьбе против авторитарной политики и несправедливо­сти. В то же время «политику деконструктивиз-ма» не изложишь в манифесте и не проведешь в

81

жизнь в более или менее ясных или конструктив­ных поступках. Согласно Дерриде, «деконструк­ция должна искать новые способы исследования ответственности, ставя под вопрос унаследован­ные от этики и политики коды». Такая идеология могла, конечно, служить оправданием любой по­литической позиции. Несмотря на интеллекту­альную неопределенность, Деррида лично играл важную роль в той борьбе, которая велась в 80-е годы за освобождение Нельсона Манделы и про­тив системы апартеида в ЮАР.

Куда более скандальной и более опасной была его борьба против расизма во Франции, веч­ной темы местной политики, жертвами которой были иммигранты из Северной Африки. Дерри­да выступал за натурализацию иммигрантов под яростное недовольство оппозиции: «Право на го­лос — это тоже средство борьбы с расизмом и ксе­нофобией. Пока оно доступно не всем гражда­нам, в стране будет править несправедливость, демократические свободы будут ограничиваться, а борьба с расизмом — носить абстрактный и вя­лый характер». Как оказалось, наследник мантии Вольтера унаследовал также и ясный ум своего

82

предшественника в том, что касалось политичес­кой дискуссии.

С политикой феминизма дело обстояло не­сколько иначе. Если заменить бинарные оппозиг ции западноевропейской логической традиции — истинный/ложный, разум/тело, позитивный/не­гативный — на неразрешимость, что станется с полюсами мужское/женское? Возможно, женщи­ны и хотели, чтобы с ними обращались как с рав­ными (неразрешимость), но в то же время они настаивали на своей собственной идентичности (полярность). В качестве решения можно было бы заменить идентичность на различие. Патри­архальную систему, как и навязанную ею логи­ческую полярность, следовало деконструировать. Но к феминизму это не относится. Феминистки, стремящиеся достигнуть равенства с мужчинами, просто-напросто повторяют старые ошибки. Та­кой феминизм является «догматической операци­ей, посредством которой женщина осуществляет свое желание быть как мужчина, какдогматичес-кий философ, настаивающий на существовании истины, науки, объективности. То есть со всеми маскулинными иллюзиями». Деррида также кри-