20 философов за 90 минут (каждый) - [26]

= 100(в тексте

68

вместо пропусков — две большие китайские идео­граммы)». А в остальном роман Соллерса ни  бо­лее ни менее чем роман. Хотя двойное отрица­ние в предыдущей фразе может означать что угод­но, и так оно и есть. В романе полным-полно вся­ческих идеограмм, диаграмм и даже головоломок, которые соединяются между собой кусками по большей части несвязного текста, якобы соотно­сящимися друг с другом как осколки разбитого зеркала. Помимо этого, в тексте цитируются лич­ности, казалось бы, не имеющие ничего общего. Это математик и религиозный мыслитель XVII века Паскаль, и Карл Маркс, и средневековый ученый и кардинал Николай Кузанский, и Фрид­рих Ницше, и Мао Цзэ-дун. Есть и цитаты из Бур-баки — под таким псевдонимом выступала непо­стоянного состава группа французских математи­ков, коллективно и анонимно ответственная за довольно-таки спорные математические откры­тия аксиоматического характера. Аксиоматичес­кий подход Бурбаки должен был свидетельство­вать о том, что математики сами не знают, о чем говорят, и что их так же мало волнует, насколько сказанное соответствует какой бы то ни было ис-

69

тине. Сходство с постструктуралистской трактов­кой текста, по-видимому, преднамеренное, а ци­тируемый метод как нельзя лучше описывает ме­тод самого Дерриды.

Чего совсем нельзя сказать о Витгенштейне, также цитируемом в «Числах». Цель философии Витгенштейна была прямо противоположной цели Дерриды. Оба заявляли, что пришли к окон­чательному решению вопроса философии, после чего ее существование должно было прекратить­ся раз и навсегда. Оба утверждали, что ключ к ре­шению проблемы находится в языке. Однако на этом их сходство заканчивается. Какрешает «воп­рос философии» Деррида? Он просто взрывает язык изнутри, разбивая его смысл на мириады фрагментов, состоящих из многозначностей, па­радоксов и лингвистических анекдотов. Таким образом, какое-либо связное философствование (как ц вообще все связное, если на то пошло) ав­томатически объявляется невозможным. Витген­штейн со своей стороны полагал, что философия возникла вследствие путаницы в значениях, ка­ковая в свою очередь происходит при сочетании слов из несопоставимых категорий. (Например,

70

вопрос «В чем цель жизни?» вообще не имеет смысла, поскольку слова «цель» и «жизнь» при­надлежат к несопоставимым категориям.) То, что мы называем философией, — всего-навсего ре­зультат ошибок в использовании языка. Если рас­путать эти языковые клубки, ошибки исчезнут сами собой. И Дерриду, и Витгенштейна объеди­няет то, что они оба видят философию как своего рода фокус. Но если Витгенштейн засовывает кролика обратно в шляпу и заставляет его исчез­нуть, то Деррида, напротив, извлекает кроликов из шляпы как из рога изобилия.

 Если «Числа» Соллерса — это осколки раз­битого зеркала, то отзыв Дерриды немногим луч­ше. Проникнувшись духом философа, рискнем сравнить его текст с отражением отражения, или с отражением внутри отражения. Исходный текст цитируется, копируется и даже пародируется (воз­можно, и с умыслом, но без особого смысла). Во­обще складывается впечатление, что загадочность исходного текста была воспринята Дерридой как личный вызов, и любой ценой должна была быть превзойдена. Деррида еще и утверждает, что лю­бой отзыв на книгу неизбежно будет таким же:

71

«Каким бы длинным ни был перечень, как бы прямо ни было изложено написанное, все равно оно будет недешифруемым». Само собой, неко­торые критики сумели найти более простой спо­соб изложить свое мнение насчет опуса Соллерса и прилагающегося к нему эссе. У многих англий­ских читателей сложилось такое совершенно «не-дешифруемое» мнение, как «чушь собачья». Даже искренние поклонники Дерриды надеялись, что эта работа — результат временного помутнения рассудка философа. И правда, куда это могло его завести? Что подразумевалось под заявленным им тезисом о «нечитаемости»?

Ответа не пришлось долго ждать. Через два года Деррида опубликовал «Глас». Опус состоял из двух непрерывных колонок текста. Как и в «Диссеминации», текст начинался с середины предложения и занимал добрые 300 страниц, вре­мя от времени перебиваясь выделенными пасса­жами наподобие ремарок и кусками цитат. Левая колонка, напечатанная немного более крупным шрифтом с меньшим расстоянием между строка­ми, представляет собой в высшей степени ориги­нальное изложение философии немецкого мыс-

72

лителя Гегеля, периодически перебиваемое цита­тами из него же. Правая колонка — это также обильно снабженный цитатами комментарий творчества французского лирического автора, по совместительству педераста и заключенного, Жана Жене. Каждый из этих авторов по-своему невыносим. Но в то же время трудно представить себе нечто более несовместимое, чем системати­ческая немецкая метафизика и систематическая французская педерастия. Дело совсем не в том, что мы испытываем антипатию к немцам или го­мосексуалистам. И Гегель, и Жене на свой лад не хуже Дерриды издеваются над чувствами и ожи­даниями простого читателя. Гегелю, с его пред­ложениями величиной со страницу, набитыми бескомпромиссным метафизическим жаргоном, .спокойно можно присвоить звание де Сада от философии. Отношение кде Саду Жене несколь­ко менее философское, но эффект в обоих случа­ях получается одинаково мучительный.