20 философов за 90 минут (каждый) - [22]

48

ки в пределах собственного контекста. Насколь­ко им удалось это осознать, если это вообще име­ет значение, — уже другой вопрос.

Деррида назвал свой вид аргументирования (или, если хотите, философский подход) «декон­струкцией». В принципе, это более или менее точ­ное описание того, что он делает. А именно де­монтирует власть монументальности текста, и взамен одного значения появляется множество. После первой лекции Дерриды, прочитанной в университете Джонса Хопкинса, деконструкцио-низм как интеллектуальная доктрина начинает быстро набирать вес. Деконструкция, неразреши­мость, апория, различие и тому подобные выраже­ния становятся модными словечками в студенчес­ких кампусах. Йельский университет и универси­тет Джонса Хопкинса встретили новую теорию с энтузиазмом, другие учебные заведения так же активно ее отвергли. Раскол среди американских ученых вскоре повторился в мировых масштабах. В общем и целом французские и прочие филосо­фы континентальной Европы были готовы при­слушаться к Дерриде, Великобритания и другие англоговорящие страны отвергли его теорию.

49

Бинарное упрощение такого рода нашло отраже­ние и в общенаучном плане. Теория Дерриды об­рела поклонников среди представителей литера­туроведения и философии, представители есте­ственных наук посчитали все это полной чепухой. Одним словом, в царстве относительной истины не нашлось места относительности.

В мае 1968 года Париж захлестнули так на­зываемые События (Les Evenements). Группы бун­тующих студентов вышли на улицы, и весь Левый берег Сены превратился в место жестоких столк­новений между молодежью и силами охраны пра­вопорядка. Полиция применяла слезоточивый газ и водометы, студенты кидали в ответ камнями-, строили баррикады и в конце концов захватили Сорбонну, что позволило им контролировать весь Париж к югу от Сены. Бунт вскоре распростра­нился и на другие университеты Франции, на не­которых крупных фабриках спонтанно вспыхну­ли забастовки в поддержку студентов. Жизнь в стране практически остановилась. Многие фран­цузы симпатизировали студентам, но опасались развала государства. Этот всплеск насилия со сто-

50

роны молодежи был следствием многолетней ав­торитарной государственной политики, в особен­ности в последние годы,.когда патриархальное правительство стареющего генерала Шарля де Голля привело страну в состояние полного застоя. В 60-е годы повсюду в мире — в том числе и в Аме­рике, Великобритании и Германии — происходили изменения в социальной и культурной жизни. Но на Францию, казалось, ничто не могло повлиять: ни демонстрации против ядерного оружия и вой­ны во Вьетнаме, ни изменения в общественных нравах, сопровождавшие появление рок-музыки и распространение движения хиппи, ни даже пос­левоенный расцвет экономики и всеобщее изо­билие. Особое давление молодежь испытывала со стороны системы образования. Школьная про­грамма, до крайности формализованная и негиб­кая, служила подготовкой к кошмару всех школь­ников — экзамену бакалавриата (baccalaureat), от успешной сдачи которого зависело все будущее человека. Учебная программа была настолько формализованной, что министр образования мог точно знать, какую страницу какого учебника в данный конкретный момент времени изучают

51

школьники по всей стране. Высшее же образова­ние, которое можно было получить, пройдя че­рез все описанные школьные мучения, вряд ли того стоило. Студентов ждали переполненные аудитории, куда в принципе не могло поместить­ся более половины учащихся, устаревшее обору­дование, бесполезные и неинтересные предметы, которые вели дряхлые и неквалифицированные преподаватели, не говоря уже о тяжелых бытовых условиях.

Новая постсартровская волна парижских мыс­лителей — Фуко, Барт, Деррида и прочие, группи­ровавшиеся вокруг журнала Tel Quel, — выражала протест против застояв общественнойжизни Фран­ции.. В этом контексте легче понять перегибы их политики. Настойчивость Дерриды в провозглаше­нии «текучести» языка становится понятной, если подумать об авторитарных законах французской системы образования того времени. Его утвержде­ния о «различиях» в языке были прямым вызовом господствовавшей линии лингвистической орто­доксальности. Эта линия упорно проводилась, да и сейчас проводится Academic Franchise (Французс­кой академией наук), не прекращающей издавать

52

свои эдикты о поддержании чистоты французско­го языка (и о запрете «американизмов» и прочих за­имствований из английского), а также определять точные значения французских слов. Можно себе представить, что лингвистические санкции такого порядка воспринимаются человеком как посяга­тельство на его внутренний мир, ведь дело касается самого образа мыслей, тех слов, которые человек выбирает для формулирования этих мыслей. Носи­телям английского, не имеющим опыта подобных проблем, трудно их понять. Как-никак английско­му языку ничто не угрожает, напротив, с каждым днем он все интенсивнее внедряется в языки дру­гих народов. Более того, именно благодаря своей способности адаптировать и поглощать чужой язы­ковый опыт, и в то же время противостоять ему, ан­глийскому языку удалось сохраниться во всей про­тиворечивой целостности. (Приведем для сравне­ния историю арабского языка. Классическая арабская письменность используется во всем араб­ском мире от Марокко до Филиппин, а вот вариан­ты разговорного арабского различаются настолько, что жители соседних стран подчас не понимают друг друга.) Английский вариант английского, служив-