1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы - [45]

Анюта хорошо знала, какое у нас состояние, наблюдая за нами, как будто наша мама. Каждое утро она щупала каждому из нас лоб, спрашивала, болит ли что-нибудь, не кружится ли голова. У меня голова кружилась всякий день. Встану с места – и все перед глазами плывет, а затем подступает тошнота. Это было малокровие. И я часто уставал. Принесу ведро воды и сажусь отдыхать. Вскоре у меня начались обмороки. Однажды утром я поднялся со стула, и в голове стало жарко, а перед глазами темно. Очнулся на постели, с мокрым полотенцем на лбу. Рядом сидела Анюта. «Плохо, очень плохо, – сказала она. – Как мы дождемся дядю Матвея, если ты уже в обмороки падаешь?» После этого она куда-то ушла из дома и вскоре принесла хлеба. Подала мне его и сказала: «Ешь, иначе сегодня ночью помрешь». Я испугался и стал есть. Оказалось, что сестра одолжила полбуханки у соседей, у Николая Егоровича и его жены. Мы разделили ее с братом Павликом. Потом пришел сам Николай Егорович, пожилой солдат, сел на лавку, закурил какую-то длинную тонкую трубку, стал глядеть на нас и о чем-то думать. Он хотел нам помочь, и, наконец, он сказал Анюте, что ей нужно поехать в область. Так называли у нас областной город. Там, в области, его родственница торгует на базаре нитками, дрожжами и папиросами, и он передаст ей с Анютой письмо, чтобы она взяла ее к себе помощницей по торговле. Тогда Анюта сможет зарабатывать и покупать хлеб и другую еду и поддержит нас. Анюта сразу согласилась. «Могу поехать хоть сейчас, – сказала она. – Сию минуту соберусь и поеду!» Николай Егорович засмеялся. Ему прежде нужно было пойти и написать письмо своей родственнице, а еще, сказал он, понадобятся деньги. Потому что родственница просто так услугу оказывать не станет – нужно внести свою долю в ее торговлю. Но деньги найдутся. Николай Егорович сказал, что раз уж он взялся за дело, долго ждать не придется.

Когда он ушел, вскоре после этого пришла тетя Клава, как всегда потерянная, мрачная. Мы ей рассказали, что Анюта поедет в область зарабатывать деньги торговлей. Вдруг тетя проговорила: «Вы простите меня, окаянную! Простите, дети. Я очень плохо поступила с вами. Не справилась со своей бедой… Забыла о вас… Но я больше не буду пить. Обещаю». Мы не могли сказать тете Клаве, что наше положение очень тяжелое, потому что она и так это знала. Ведь у нас почти не было денег. Мы стояли на пороге голода. Мы видели, что наша тетя хоть и раскаялась, однако сделать ничего не может. То есть она не может пойти и принести столько хлеба, чтобы мы наелись досыта, и не может проделывать это каждый день. Она только вздыхает. Но мы не могли ее упрекнуть – все-таки она была нашей спасительницей, по ее милости мы не оказались в детдоме.

В этот вечер все мы почувствовали, что наша жизнь должна измениться к лучшему. Даже тетя это почувствовала. Она перестала мрачнеть и вздыхать, принялась нахваливать положение Анюты, говоря, что будь мы жителями деревни, ничего бы с поездкой не вышло. Деревенским жителям запрещается покидать деревню. Все должны отрабатывать трудодни. Даже подростки. Каждый подросток с двенадцати лет обязан заработать минимум сто трудодней, иначе отдадут под суд. Таков закон, сказала тетя. И спросила: «Слышали о нем? Его приняли во время войны. Если колхозник – ни шагу из деревни, а то осудят – и в лагерь». Мы радовались, что живем не в деревне, а в городе, пусть в небольшом, но все-таки. Это была осень 1945 года. С фронта возвращались солдаты, многие из них первое время ходили пьяные, собирались в компании, не могли усидеть дома, устраивали затяжные встречи. А наш сосед Николай Егорович был человеком другой натуры. Он любил быть рядом с женой, напивался редко. Я запомнил его человеком хозяйственным. Помню, что он плотничал, занимался ремонтом. Его слово оказалось твердым: на следующий день он принес и письмо, и деньги. И Анюта поехала в область. Мы ее провожали все вместе – я, младший брат и тетя Клава. Помню, тетя поцеловала сестру в лоб и сказала: «Прости, деточка. Видишь, как обернулось. Я и сама не знала, что я слабая и пропащая». Тот сентябрьский день стоит у меня перед глазами, словно он был вчера. Мы машем рукой Анюте, и каждый из нас улыбается, поскольку все мы получили надежду. Голодные оборванцы победного 1945 года. Надеемся, что Анюта заработает деньги и всех нас спасет. И так и получилось!

Анюта вернулась через неделю, день в день. За плечами у нее был вещевой мешок, а в нем лежали пять буханок хлеба, а еще сахар, мука, бутылка растительного масла, большой кусок сала, перловая и пшенная крупа и даже чай. Мы ели хлеб с салом, пили чай с сахаром и не могли остановиться. Анюта рассказала, что родственницу нашего соседа зовут Вера Федоровна, и она опытная торговка. Торгует папиросами и махоркой, нитками и дрожжами. На эти товары всегда есть спрос. Она поручила Анюте торговать дрожжами, но не на базаре, а на улице. «Нужно ходить по улицам и предлагать дрожжи всем подряд, – сказала Анюта. – И я стала ходить и обращаться ко всем взрослым. О, как я взялась за это! Вот что я говорила: «Гражданка, купите дрожжи! Хозяюшка, вот дрожжи для вас – купите скорее! Товарищ прохожий, приобретите дрожжи – напечете пирогов, и будет праздник!» Мы смеялись, слушая Анюту. Она похвасталась, что слова «и будет праздник» сама прибавила, никто ее этому не учил. Тетя Клава спросила, где ей удалось утроиться, в доме или еще где-нибудь. В сороковые годы люди жили, где придется. Было много эвакуированных, и они устраивались порой на чердаках и в подвалах. Анюта сняла угол у каких-то людей по рекомендации своей хозяйки-торговки. Сказала, что условия вполне сносные и плата небольшая. Переночевав, она снова уехала и вернулась через четыре дня. Нов этот раз у нее было совсем другое настроение, и еды она привезла меньше – только хлеба, крупы и немного топленого сала. Я смотрел на сестру и понимал, что не смеяться и не улыбаться у нее есть какая-то причина. Какая? Вероятно, что-то произошло. Может быть, торговля идет плохо. Когда мы остались одни, я спросил, почему она такая тихая и задумчивая. Анюта погладила меня по голове и сказала: «Поскользнулась и упала. Колено болит. Ты, когда падаешь, разве не ударяешься?» Утром, перед отъездом, она пообещала приехать через четыре дня, но приехала через шесть дней, и в ее мешке лежали удивительные вещи: сливочное масло, булки, мед и конфеты. Конфеты! Мы схватили их и долго разглядывали, не решаясь сунуть в рот. Я не видел конфет с начала войны. Сладкое было моей мечтой.