1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы - [44]

Тетя Клава хорошо знала наше положение, поэтому, когда заменила нам маму, на нас не экономила. И все время подбадривала: «Вот-вот приедет Матвей Денисович, заживем еще лучше». Наступил август, а Матвей Денисович все не возвращался. Закончив школу, Анюта собралась продолжить обучение в ремесленном училище, потому что там кормили и давали одежду. Она сказала мне: «Без меня заживете как короли!», имея в виду, что с осени этого года на нее уже не придется тратить деньги, и все останется нам. Тетя Клава тоже сказала: «Еще немного накоплю, и пойдем на базар – купим вещи. Коле – брюки, а может, и ботинки, а Павлику надо все покупать, весь гардероб». Но мы стали замечать, что наша тетя Клава все реже улыбается. Проходит август, а Матвей Денисович не едет. Опять лишь прислал письмо: «Задерживают, Клавочка, твоего солдата! Дела у меня здесь по службе. Начальство требует, чтобы я и тем, и другим занимался, и все не отпускает меня. А я все рапорты пишу. И отпустят, вот увидишь! Жди, твой Матвей». Такое письмо пришло в середине августа. И в те же дни к соседу дяде Феде приехал какой-то солдат, они устроили застолье, пригласили тетю Клаву, и там в разгар застолья этот солдат, хорошенько охмелев, сказал, что слышал о Матвее Денисовиче, поскольку сам служил в соседнем полку. Матвей Денисович, старшина хозяйственной части, остался в венгерском городе вовсе не по воле начальства, а потому что у него там фронтовая подруга. Они венгерский шпиг едят и водку пьют, и им обоим хорошо, вот он домой и не торопится. Если бы он знал, этот солдат, что наделал! Тетя Клава побледнела, замолчала и ушла из-за стола. Вернулась домой и все нам рассказала. «Вот, оказывается, что! – закричала она. – Негодяй! Нашел себе кралю и потешается! А я тут жду – дни считаю. Подлость какая!» После этого тетя Клава ушла к своей подруге и напилась. Вернулась только на следующий день, хмурая, недовольная, мрачная. Глубоко обиженная, оскорбленная женщина. И с этого дня наша жизнь стала стремительно меняться в худшую сторону. Тетя Клава перестала думать о нас. Замкнулась. Но хуже всего – она стала каждый день пить спиртное. От этого ей, наверное, было легче.

К сентябрю наша спасительница пропила все свои сбережения. Одежду и обувь нам так и не купили. Тетя Клава уходила из дома к своим знакомым теперь ежедневно и порой оставалась у них на два дня. У нас ей было уныло, тоскливо. Возвращаясь, она мало разговаривала, ни о чем нас не спрашивала. Ложилась на кровать и лежала. Деньги исчезли, и мы стали недоедать, питались теперь только два раза в день. Анюта, видя, как мы быстро худеем, бросалась к тете Клаве и хватала ее за руки: «Тетя, что же делать? Ведь они помрут, помрут! Как же теперь быть?» Однажды она разделила свой хлеб между нами, и я отказался его есть. Анюта улыбнулась и сказала: «Ешь, глупый. Я скоро пойду в училище, а там кормят досыта, а ты, если не будешь есть, уснешь и не проснешься». Я знал про училище, что там кормят лишь один раз в день – в обед. И не досыта, а обыкновенно. Дают хлеб, суп, кашу. Если есть один раз в день, долго не протянешь. И я сказал об этом сестре. А она тихо ответила: «Нужно продержаться до приезда дяди Матвея. Когда он вернется, все наладится».

В училище Анюта не пошла, потому что тетя Клава не бросила привычку напиваться. Ничего в ее поведении в лучшую сторону не изменилось. Наоборот, тетя опустилась, перестала гладить одежду, причесываться. И плохо стала работать. Из-за этого ее перевели в низкую категорию служащих, а этой категории платили в два раза меньше. Анюта упрашивала, умоляла тетю Клаву одуматься и вернуться к прежней жизни, но тетя либо молчала, либо вздыхала и говорила: «Так-то бывает в жизни, деточка. Была надежда – и нету. Склевали ее черны вороны». А иногда у нее был такой вид, будто она не понимает, что происходит. Кто ее о чем-то просит – ей непонятно. Взгляд ее был затуманенный. Вскоре случилась беда. Жильцы тети Клавы подрались между собой, и мужчина убил женщину, и, чтобы скрыть преступление, поджог дом. Дом сгорел. Жилец заявил, что его жена уснула с не потухшей папиросой, но ему не поверили, арестовали его, и он во всем признался. Его судили и отправили в лагерь. А тетя навсегда лишилась своего имущества. Мы думали, что она будет горевать, а она махнула рукой и сказала: «Ну и что. Все равно скоро в могилу, а сундуки на тот свет за собой не потащишь». Я подумал, что тетя сошла с ума. Она то лежала весь вечер, отвернувшись к стене, то часами ходила из угла в угол. Анюта написала письмо дяде Матвею и рассказала обо всем, что случилось. Написала, что денег теперь почти нет, и что мы от голода стали совсем тихие, не бегаем, не шумим, как положено мальчишкам. Она спрашивала дядю Матвея, что делать, как прожить, что можно придумать. Просила поскорее приехать. После этого она стала считать: письмо будет добираться до Матвея Денисовича три недели, а может, и больше, и пока он подумает и ответит, пройдет еще три недели, и это уже полтора месяца. «За это время кто-нибудь из вас помрет, – сказала Анюта. – Павлик совсем худой. Как палка! И все время сонный. Это плохой признак. А у тебя во сне сердце может остановиться. Потому что ты ненормально бледный…»