1918: Очерки истории русской Гражданской войны - [55]

И печальный факт, что в ту пору в Центральной России единственным активным работником оказался авантюрист эсер Савинков, лучше всего характеризует всю немощь и безволие внутреннеполитических группировок контрреволюции.

С этой стороны русской контрреволюции надеяться было не на что…

На фоне всей этой разрухи на границе России и Сибири в Екатеринбург 30 апреля большевиками были из Тобольска доставлены государь с государыней и великой княжной Марией Николаевной, а 23 мая в Екатеринбург были доставлены и наследник цесаревич и остальные члены царской семьи.

26 мая, т. е. три дня спустя, чехи Войцеховского начали восстание, заняв Челябинск. От Челябинска до Екатеринбурга по железной дороге ровно 240 км.

Южный Урал этим приобретал совершенно иное значение. Было ли это понято русской контрреволюцией? И если это было понято, на что имеется ряд данных, то что для этого было сделано? Правдивый ответ может быть только один – ничего…

Летом 1918 г. мировая война вступила в свой последний, решающий фазис. Немцы поставили свою последнюю ставку – попытку проломить союзный фронт за счет 54 дивизий, переброшенных из России. Союзники готовились дать свою последнюю карту – американскую армию.

Скрестившиеся в гигантской борьбе интересы обеих коалиций столкнулись и в России.

В этой последней стадии борьбы для обеих коалиций Россия все время была лишь ареной. Центральным державам нужно было получить русское сырье и снять с русского фронта возможно больше дивизий. Нашим союзникам нужно было помешать переброске германских дивизий во Францию, не дать им использовать склады снабжения в русских портах Ледовитого и Тихого океанов и задержать возможно больше военнопленных, взятых за время войны Россией.

Эти цели ясно и отчетливо стояли перед глазами и наших противников, и наших союзников, и проводили они их неуклонно. В этих кровных для них интересах ни колебаний, ни сомнений мы в их политике не найдем. И с этой точки зрения линии поведения и Центральных держав, и Согласия вели прямо к намеченным целям.

На путях этой мировой борьбы, однако, лежала объятая смутой Россия.

И большой ошибкой было бы считать, что в русской борьбе Центральные державы стояли целиком на стороне красных, а державы Согласия – на стороне контрреволюции. И те и другие поддерживали и тех и других лишь в зависимости от своих собственных интересов. Центральные империи заигрывали с Москвой и в то же время поддерживали контрреволюционные Дон, Украину, Финляндию и Закавказье. Державы Согласия, поддерживая контрреволюционных чехов, высаживая десанты на Белом море и в Мурманске, в то же время благосклонно смотрели на советский Баку и разговаривали с большевиками.

Брест едва не погубил дела союзников весной 1918 г., и естественно, что подписавшие его большевики стали врагами Согласия. Врагами – да, но они стали ими только с тех пор, как союзники увидели, что все их попытки вновь повернуть большевиков на немцев бесплодны. Ведь в феврале били большевиков немцы, а наши союзники с ними договаривались, предлагая им свою помощь… Появление чехов заставило немцев очень серьезно призадуматься над тем, выгоден ли им большевизм или нет. Японская интервенция союзников в то же время получала одобрение Троцкого. Вопрос ориентаций был очень непрост. И та и другая могли завести очень далеко от тех представлений, которые были с ними связаны с тех времен, когда Россия была еще субъектом, а не стала объектом мировой войны.

И союзная, и германская ориентации могли очень часто противоречить нашей собственной русской ориентации на Россию.

Ориентации принимали тот или иной ярлык и по территориальному признаку, и по политическим симпатиям. Территориально запад был германофильским, север и восток – союзническими. Грань между ними лежала на Дону. По политическому признаку левые, если можно только их так называть после октябрьского переворота, тянулись к демократиям Согласия, правые – к монархической коалиции Центральных держав.

С русской точки зрения германская ориентация во время весеннего наступления австро-германцев отвечала интересам нашей контрреволюции, а союзная – им противоречила. И в то же время поддержка немцами советской Москвы шла наперекор нашим интересам, а союзническая интервенция на севере и в Сибири им отвечала.

Наконец, «ставка на немца» могла быть осмысленной до перелома военного счастья Центральных держав в середине июля и совершенно потеряла его после этого. Однако пункт перемирия 11 ноября 1918 г., требовавший немедленной эвакуации австро-германцами русской территории, совершенно понятный с точки зрения чистой союзнической ориентации, был тяжелым ударом по русской контрреволюции и явно противоречит ореинтации «русской».

И та и другая ориентации далеко не исчерпывали политической линии поведения русской контрреволюции. Ее линия шла по своей собственной дороге, часто под прямым углом пересекавшей пути и германской, и союзнической ориентаций.

Обе ориентации и отвечали, и противоречили нашим собственным интересам. Весь вопрос был лишь в том, где и когда они нам помогали или мешали. Здоровый государственный эгоизм часто сам выправлял наиболее резкие их уклоны. Но государственный эгоизм часто смешивался с изменой, а верность порой чисто отвлеченным принципам часто принималась за русскую ориентацию.