1918: Очерки истории русской Гражданской войны - [25]
Переполох среди большевиков заставил их броситься в другую сторону. На заседании ЦК Коммунистической партии 22 февраля Троцкий «доложил ноту французской военной миссии с предложением Франции и Англии оказать нам поддержку в войне с Германией, и высказался за принятие их поддержки при условии полной независимости нашей внешней политики, и заявил о том, что он слагает с себя обязанности народного комиссара иностранных дел. Бухарин настаивал на отказе от предложения «союзных империалистов». ЦК принял предложение Троцкого шестью голосами против пяти. Отсутствовавший Ленин прислал в ЦК следующую записку на клочке бумаги чернилами, но сильно неразборчивым почерком: «Прошу присоединить мой голос за (курсив Ленина) взятие поддержки и оружия у разбойников англо-французского империализма»[74].
Какова была растерянность наших союзников, вызванная Брестом, указывает в связи с этим предложением помощи Троцкому в феврале предложение ими такой же помощи в декабре украинскому правительству, а в середине января – Добровольческой армии[75].
Срок германского ультиматума, однако, сильно нервировал большевиков, и под угрозой своей отставки Ленин на заседании ЦК Коммунистической партии 23 февраля все-таки провел семью голосами против восьми (четыре из коих, в том числе Троцкий и Дзержинский, воздержались) безусловное подчинение германскому ультиматуму. С Лениным голосовал и Сталин…
Положение на русском фронте наконец начинало развязывать немцам руки для решительного наступления во Франции.
Оставалось лишь покончить с Румынией, с которой одновременно с этим Центральными державами были начаты также мирные переговоры. Безвыходное положение Румынии, однако, усугублялось одновременным наступлением на нее и армии Муравьева, 18 февраля приехавшего в Одессу.
Муравьев решил нанести удар Румынии по направлениям трех железнодорожных магистралей, связывающих Бессарабию с Россией: от Могилева-Подольского, Рыбницы и Тирасполя. У Рыбницы при этом большевиками был даже одержан некоторый успех с захватом румынских орудий. Все это заставило румын вступить в переговоры с большевиками. Однако германское наступление больно ударило и по большевикам, и 24 февраля советская власть в Одессе послала румынам вместо ультиматума (как это было 16 февраля, т. е. до начала наступления немцев) гораздо более умеренную ноту. Сущность ее заключалась в требовании лишь эвакуации Бессарабии, и в первую очередь угрожавших Одессе Бендер, путем сокращения оккупационной армии в двухмесячный срок до 10 тыс. и возложения на этот отряд лишь охраны складов и постепенной замены румынских войск русскими. Кроме того, нота предусматривала и некоторое как бы соглашение с румынами на случай возможного их отступления на русскую территорию (в этом случае им предоставлялись убежище и продовольствие), и даже «в случае военных действий против Центральных держав и их союзников устанавливался непосредственный контакт между высшими войсковыми командованиями русской советской и румынской армий»[76].
Брест и германское наступление приводили Румынию и большевиков (несомненно, под давлением союзников) почти что к военному союзу… Однако это прекрасно учли и Центральные державы и, обещав Румынии Бессарабию, разрешили ей ее оккупацию. Генерал Людендорф определенно пишет: «Верховное командование ничего не имело против присоединения Бессарабии к Румынии»[77], и Румынии была разрешена ее оккупация.
28 февраля, т. е. лишь через десять дней, к немцам наконец присоединились и австрийцы. Одновременно с продвижением в прибалтийские провинции и Белоруссию немцы перешли в наступление и против Украины и через 10 дней уже вступили в ее столицу Киев, приведя с собой и изгнанное из Киева Муравьевым украинское правительство Центральной рады.
В эти смутные дни Добровольческая армия, покинув вечером 21 февраля Ростов, расположилась в Задонье в ст. Ольгинской. Здесь возник вопрос о дальнейшей цели действий Добровольческой армии, и сразу обрисовались два противоположных течения: одно возглавлялось генералами Корниловым и Лукомским, другое – генералами Алексеевым и Деникиным.
Генерал Корнилов был склонен двигаться в Сальские степи, в район зимовников, а генерал Алексеев настаивал на движении на Кубань. Генерал Деникин приводит текст письма генерала Алексеева генералу Корнилову от 25 февраля, излагающего его точку зрения: «…Я понял, – пишет генерал Алексеев, – что принят план ухода отряда в зимовники к северу-западу от ст. Великокняжеской. Считаю, что при таком решении невозможно не только продолжение нашей работы, но даже при надобности и относительно безболезненная ликвидация нашего дела и спасение доверивших нам свою судьбу людей. В зимовниках отряд будет очень скоро сжат с одной стороны распутившейся р. Доном, с другой – железной дорогой Царицин – Торговая – Тихорецкая – Батайск, причем все железнодорожные узлы и выходы грунтовых дорог будут заняты большевиками, что лишит нас совершенно возможности получать пополнение людьми и предметами снабжения, не говоря уже о том, что пребывание в степях поставит нас в сторону от общего хода событий в России»
