1814 год: «Варвары Севера» имеют честь приветствовать французов - [2]
Одними из важнейших детерминант в восприятии оккупанта и интервента будут этнические архетипы, стереотипы и образы. В данном случае нас будут интересовать в первую очередь образы русских, механизмы формирования и функционирования которых помогут лучше представить эволюцию и истоки русофобских настроений на Западе.
Французы писали о России много, на тему «Россия и русские глазами французов» есть несколько объемистых исследований со своими достоинствами и недостатками. Но, несмотря на все усилия мемуаристов и историков, как недавно констатировал Ален Безансон, знание современного французского обывателя о России часто сводится к двум базовым стереотипам: в России были казаки, а сама она была «тюрьмой народов»[7].
Действительно, казаки оставили глубокий след в исторической памяти французов: интерес к ним выделяется даже на фоне интереса ко всему русскому и российскому вообще. Ш. Краусс, изучавшая образ России во французской литературе XIX в., отдельный параграф — «Пики и свечки казаков» — посвятила казакам, отмечая при этом, что они стали «фундаментальным персонажем» во французских текстах XIX в.: со временем коллективная память сделала казаков «самым живописным элементом» в истории оккупации Франции. Речь идет о перезаписи, позволяющей преодолеть «унизительный опыт», об усилии по его «измельчению», которое выражается риторическим вопросом «Кто, впрочем, не видел своего казака?»[8] Казачьи бивуаки на Елисейских полях стали своеобразным символом времени, или, как выразился Ж. Брейяр, «постоянно повторяющейся ссылкой, настоящим топосом политической жизни французов», при том что часто «казаки и вообще русские представлялись реинкарнацией гуннов — варваров, пришедших из Азии, чтобы опустошить Запад»[9]. Над подобным восприятием казаков иронизировал еще их атаман М.И. Платов, который, уезжая из Труа, бросил членам муниципалитета: «Господа, варвары севера, покидая город, имеют честь вас приветствовать»[10].
Казаки в кампании 1814 года выполняли разнообразные функции: от непосредственного участия в сражениях до разведки, поддержания связи между корпусами и армиями или конвоирования пленных; они могли действовать как в составе интернациональных «летучих отрядов» (совместно, например, с венгерскими гусарами или баварскими шеволежерами), так и в составе чисто российских отрядов (под командованием, например, лично М.И. Платова). Казачьи полки были приписаны также к главным квартирам, входили в личный конвой императора Александра I.
Часть 1
В ожидании «казака»
1.1. Предзнание и пропаганда
До встречи с «Чужим»
В 1814 г. гражданское население Франции, парижане и провинциалы, жители департаментских «столиц» и затерянных в лесах деревушек впервые в таком массовом порядке были вынуждены контактировать с русскими. Далекая и заснеженная Россия, олицетворяемая ее легендарными «казаками», требовательно постучалась в двери их жилищ. Не то чтобы французы вообще не задумывались, что так оно и может случиться, но, сколько к интервенции ни готовься, все равно было и страшно, и неожиданно быстро, и неприятно. Особенно пугала встреча с казаками, о которых много слышали, но с которыми немногие лично общались, и уж совсем никто не принимал их у себя дома.
Всякой встречи с «Чужим» предшествует некое предзнание, будь оно неосознанным, архетипическим или же формируемым целенаправленно «сверху» и плохо отрефлексированным «снизу» стереотипическим представлением о «Другом». Нужно иметь в виду эффект апперцепции при первой встрече с «Другим»: содержание и направленность восприятия обусловлены знаниями и предшествующим опытом (в том числе и коллективным), сложившимися интересами, взглядами и отношением человека к окружающей действительности. И здесь нам не обойтись без архетипов и стереотипов[11]. Так, выделяя неотрефлексированный уровень, через анализ «символов-репрезантов» в фольклоре можно обнаружить укорененные в глубинах коллективной памяти архетипические черты восприятия иноземных захватчиков. Выделяя «слабо отрефлексированный» уровень, можно констатировать «чрезвычайно стереотипный и крайне упрощенный» образ казака во французской прессе, а обращаясь к мемуарным или эпистолярным свидетельствам современников, попытаться проследить «эквилибр между старыми стереотипами и новыми впечатлениями» от контакта с русскими в период кампании 1814 года[12].
Естественно, в общественном сознании французов к 1814 г. уже сложились определенные представления о казаке. М.-П. Рей, ссылаясь на публикацию Г. Кабаковой, пишет о «коллективном образе» казака, корни которого уходят в конец XVIII в., о «стереотипах», которые «оживились весной 1814 г. во время вступления союзных войск в Париж, о постепенной эволюции этого образа через „реальные контакты“»[13]. Конечно, с точки зрения формальной логики «реальные контакты» сами по себе могли как облагородить образ русских, так и усугубить мнения об их брутальности, «оживление» образа казака происходит, видимо, все же не весной 1814 г., а еще в декабре-январе, да и сам образ казака имеет более раннее происхождение.
