140% - [36]

— Что ты делала с Ромой? — на этот раз разозлился он и встряхнул меня, как мешок с бельём.

— Разговаривала! — выплюнула я.

Мы стояли друг против друга на ночной поляне, вокруг были только железные гаражи и задворки тёмного детского сада, а мы орали друг на друга, как сумасшедшие.

Вдруг откуда ни возьмись на меня накатила дикая, просто ослепляющая обида, и я расплакалась. Лицо моё задрожало, губы искривились в гримасе, и я зажмурилась, ничего не видя.

— Я просто разговаривала с ним о Лизе, он попросил меня…

Матвей отпустил мои плечи и устало сел на бревно, но его лицо не смягчилось.

— Это не важно, — отрезал он. — Я хочу, чтобы ты меня услышала. Остаёмся друзьями, я так решил. Всё равно незачем усложнять, у нас будет у каждого своя жизнь.

Я, ничего не видя, сделала два маленьких шага и села на бревно как можно дальше от него, заставляя себя успокоиться. Тушь струилась по щекам, и скоро лицо осталось совсем незащищённое и бледное, а вокруг глаз прочертились тени. Всхлипывая, я дышала тяжело, и в голове снова потемнело.

Вечер вокруг и его весеннюю красоту я совсем не замечала. Мы сидели рядом, но абсолютно далеко друг от друга. Его, судя по всему, не трогали мои слёзы, а я злилась на его бессердечные слова.

Просидев так и перестав плакать, я уже хотела уходить, как вдруг почувствовала, как он придвинулся ближе и обнял меня.

— Я согласна, — прошептала я распухшими губами. — Согласна на то, что мы будем просто друзьями. Но и всё равно я рада, что у нас что-то было. Мне было хорошо с тобой.

На последнем слове я снова всхлипнула, но сдержалась.

Матвей продолжал мрачно молчать.

Я успела согреться под его рукой, когда он повернулся ко мне и, приподняв двумя пальцами подбородок, поцеловал.

Я не противилась, хотя это не очень укладывается в слово «по-дружески».

Через полминуты он уже расстёгивал мою куртку и задирал руками тонкую рубашку. Я стала протестовать, но не потому, что мне не хотелось, просто было холодно. Он оставил в покое мою рубашку, и расстегнул джинсы, стянув их за полсекунды.

— Матвей? — тихо спросила я в перерывах между поцелуем.

То, что у нас было такое долгое расставание, заставило чувствовать ощутимый физический голод, и обладание друг другом приносило особенное удовольствие. Мы устроились на бревне, как чуть раньше на диване в его гостиной, и не стали больше терять времени на разговоры. Мне не были непонятны его действия, наоборот, как раз всё встало на свои места. Он говорил одно, а чувствовал другое, более глубокое и серьёзное, которое мог выразить только в ласках. Как будто этот язык был нам понятен, а другой, вербальный, только запутывал отношения.

Приведя в порядок одежду после острого наслаждения, мы стали нерешительными в словах и действиях. Молча постояв друг возле друга, боялись смотреть в лицо, и только чего-то ждали.

— Ладно, хорошо, — не выдержала первой я. — Этот раз был последним, как я поняла. Я не в обиде. Не буду больше доставать тебя сообщениями и звонками.

— Ты меня не достаёшь, — сказал он, поднимая глаза от земли. — Мне хочется с тобой быть, но это невозможно.

— Я поняла, — тихо кивнула я.

— Мы же всё равно будем жить каждый своей жизнью, — повторил он свою мантру, но голос поему-то сейчас был неуверенным.

— Матвей, не надо, — попросила я твёрдо. — Я ведь знала, что не твоя любовь до гроба. Твоё время ещё не пришло.

Я чувствовала, что губы по-дурацки улыбаются, а в душе было темнее ночи.

Он проводил меня до подъезда, и потом пошёл домой, а я, открывая входную дверь ключом, смаргивала бесконечные слёзы. Мне снова пришлось прятаться от мамы, чтобы избежать неудобных разговоров, но на этот раз повезло больше — она была в душе, когда я переступила порог дома.

Скрывшись в нашей с Тёмой комнате, я разделась, ощущая на себе запах любимого, и в белье легла под одеяло. Брат спал, в свете ночника я видела его профиль, а вот мне предстояло ещё долго переживать слова Матвея и попытаться их принять.

10

Тяжёлые, невесёлые мысли приходили в разное время, но чаще всего после очередного разговора с мамой.

Сначала она, женщина только тридцати пяти лет, как только узнала о беременности Лизы (в шестнадцать недель), пыталась склонить её к аборту. Срок, как она считала, был не проблема.

Потом мама вдруг резко передумала и пафосно начала вспоминать Бога, ангелов и всех Святых. Именно её словами были те, где она говорила, что ребёнок не виноват, но Лиза понимала, что это был театр. Девушка между тем потихоньку доносила сына.

В какой момент маме надоело играть выбранную роль, сказать было сложно. Наверное, когда она в очередной раз не выспалась и предложила Паше в бутылочку подливать водки для запаха, только чтобы спал. Лиза не позволила, и её спокойная жизнь закончилась. Она боялась, что мама это сделает всё равно, раз так захотелось, поэтому от Паши больше чем на минуту не отходила.

Через несколько недель мама стала совсем груба, начала оскорблять и спрашивать, почему Лиза не думает о том, что она, мама, всех содержит, и почему бы ей самой не устроиться на работу. На вопрос, с кем бы тогда был Паша, мама ответила, что всё решаемо, вот хотя бы подругу свою, Тоню, просила бы посидеть или оставлять, пока спит, а сама — работать.