101 Рейкьявик - [114]
Какой сброд бегает здесь со своими рюкзаками и со своим: «Да чтоб я да на такое пошел!..» И думает не о мире, а только о себе. Какой-то фил открыл окошко своего «БМВ» и трясет щетиной над каким-то радиоактивным радио. Встречный прохожий. Идет так, словно человечество никогда не ходило по Луне. Толстая фергюссон (ц. 17 000) прокладывает путь в магазин моды. Я смотрю на ее задницу и вычитываю, что мне хочется изнасиловать ее. Если у меня не окажется СПИДа, я стану маньяком-убийцей. Первым в нашей стране. Тогда первые полосы воскресных газет все будут моими. Но я бы тогда попросил не забивать квадратиками лицо на моих фотографиях. Но тогда мне — опять же первому в нашей стране — пришлось бы заняться экспортом: такая большая братская могила не поместится ни на одном отечественном кладбище. Мама, прости меня, пожалуйста! Я находился в состоянии наркотического опьянения. Под колесами. Только это не оправдание. Оправа Дании. Это не подействует. Аборт по телефону. Что я, с ума, что ли, схожу? У него в глазах было что-то дьявольское.
Моя жизнь — скринсейвер на экране компьютера. Смерть на минуточку вышла.
Я уже дошел до самого Хлемма. Без шлема. В куче хлама. Вот каково у меня на душе. Но вот из ларька выходит лицо и говорит: «Хай». Лицо — черепушка с вовсю работающими губами. Movable skin on a skull.[416]
После десяти слов я понимаю, что это Марри. Со своими глазами навыкате. Глазосушитель. Бодрый.
— Ну как ты съездил?
— Как видишь, вернулся.
— Ага. Давно я тебя не видел. Ты уж не пропадай, хоть появляйся на людях.
— Чтоб они на меня смотрели?
— Да, и ты на них. На нас.
— Я на вас уже насмотрелся.
Раз уж Марри вышел из ларька, мне ничего не остается, как войти в него.
В помещении какой-то общественный мусор, а за кассой две работающие жвачки. 15 000 и 65 000. Я заговариваю с той суммой, которая покрупнее, но отвечает другая. Какой-то плавленный жир с двумя сиськами в майке.
Я:
— Мне… «Принц».
— «Поло»?
— Нет, сигареты.
— Сигарет не-е-ет…
— То есть как это?
— У нас нет сигарет «Принц».
Я перегибаюсь через прилавок и шепотом говорю:
— Вот что. Если ты не дашь мне пачку «Принца» так же быстро, как в прошлый раз, завтра утром я тебя изнасилую.
— Ага. Жду не дождусь. Когда ты придешь?
— Рано. Ты проснешься оттого, что я тебе вставлю.
— Хорошо. Тогда и увидимся.
Мое лицо разгорается, когда я забредаю в отдел видеокассет, а в спину мне смотрит множество глаз. Мне это было не к лицу. Я сам себе не к лицу. «То Die For»[417]. Немножко хочется жениться на Николь Кидман (ц. 250 000). Может, это выход? Отбить ее у Тома Круза. Тимур мне поможет. Сварганит на булавках какое-нибудь мощное крушение вертолета. Вижу перед собой телефонную будку, и в одном ухе у меня раздается: Хлин, твоя мама на проводе. Я снимаю трубку, набираю ее рабочий телефон. «Вы позвонили в стол заказов. Часы работы с 9 до 16 по будням». Хофи. Я позвонил в стол заказов. Вешаю трубку. Трубку мира. Вот чем Тимур должен был закончить свое индейское колдовство. Я стою и смотрю в окно. Представляю себе Лоллу — такой, какой увидел ее в первый раз. Она медленно вошла в гостиную, без обуви, и сразу ненавязчиво напомнила мне гитарное соло в начале песни Харрисона «My Sweet Lord»[418]. Жду, пока не кончится песня. Потом звоню еще раз. Домой. Мама берет трубку:
— Алло.
— Это я…
— Ой, привет! Где ты?
— Я… Я был… Это был я.
— Что ты сказал? Где ты был?
— Я… Я только что тебе звонил.
— На работу звонил? Я сегодня пораньше ушла. Мы с Лоллой по магазинам ходили. За столиком и за всем остальным, что там нужно.
— За каким столиком? Столом заказов?
— Нет, мы его не заказали, а купили. Пеленальный столик. Придешь, я тебе покажу. Это прелесть. Ты домой собираешься?
