101 Рейкьявик - [112]
— Задом наперед?
— Да. Просто в другую сторону, чем обычно. Бациямастур.
Трудности — такие же, как всегда, когда ты на «э». Все так мучительно медленно. От того, что задом наперед, легче не становится. От того, что Органист стучится и спрашивает: «Как успехи?» — тоже. (На заднем плане слышно, как Тимур долдонит какую-то бодистскую мантру.) И совсем уж нелегко, если подумать, какие бешеные деньги я за это заплатил. Тридцать тысяч. Это, наверно, самый дорогой сеанс онанизма за это десятилетие. Над унитазом — поляроидная фотография с автографом, на которой Тимур и Блонди под солнцем. Он у меня уже начал побаливать (крайней плоти не нравятся движения в обратную сторону), но вот я наконец вышел из сортира с теплым веществом в пакетике. Тимур велит мне отдать свой надой Органисту. Я отдаю и сажусь. Тимур все еще корпит над стаканами. На столе двенадцать мокрых булавок. На пиве совсем никакой пены. «Пусть пиво стоит». Тимур берет свой радиотелефон и втыкает двенадцать пропивленных булавок в нижний динамик, сопровождая это какими-то индейскими заклинаниями. Органист все еще у плиты. Что-то готовит.
Когда Тимур воткнул в трубку последнюю булавку, телефон зазвонил. Как ужаленный кот.
— Разве ты еще не позвонил? — спрашиваю я, но тут же вспоминаю, что да, я же отвечал, лежа на полу у мамы, и я продолжаю: — То есть… ты трубку повесил?
Он меня не слушает, как и раньше. Отвечает на звонок, разговаривает с булавками: «Алло… Да… Нет, я на другой линии… Потом перезвоню… О’кей».
Аборт по телефону. Ну-ну… После этой шизы Тимур пытается напустить на себя вид крутого специалиста и спрашивает, с еще более серьезной миной:
— Ты лауднесс[398] включил?
— Да.
— Отлично, — говорит он, а потом чуть громче: — Обед.
Органист вносит дымящуюся тарелку и ставит передо мной на стол. Три картофелины, чуть-чуть соуса «Табаско» и какая-то непонятная короткая сарделька, сваренная на новый лад, белая.
— Eat,[399] — говорит Тимур.
Я вонзаю в нее вилку. Сарделька удивительно жесткая, явно не первый сорт. Сгусток волокон. Naked Lunch.[400] Они смотрят, как я это ем. Органист стоит надо мной.
— Что это? — задаю я естественный вопрос.
— Выпей пива, — говорит Тимур и придвигает ко мне стакан ногтями, как будто у него вместо пальцев крючки.
Мне становится не по себе.
— А его пить можно? Оно же должно было стоять?
— Нет, нет. Дело все в пене. Пузырьки. Их надо было убрать. Булавкой. Пузырьки воздуха. Пустота. Так что сейчас все будет. По телефону.
— Угу, — бормочу я с набитым ртом.
— Это как шарик. Что надо сделать, чтоб шарик лопнул?
— Проткнуть его булавкой? — спрашиваю я, довольный, что угадал, хотя это и несложно.
— Воздух. Ты протыкаешь в шарике дырку. И туда поступает воздух. Негативный. Negative air. Который его сдувает. И здесь то же самое. Откуда в пиве берутся пузырьки?
— Не знаю. Со дна?
— See?[401]
Не понимаю. Хоть убей, не понимаю. Я запиваю еду пивом, и они тоже берут по стакану. Мы молчим. У меня в животе растет какое-то удивление, и все же я смирился со всем и даже почти доволен приятелями. Сердце бьется как рыба об лед. Пытаюсь завязать непринужденный разговор:
— Органист! А почему тебя прозвали Органистом?
Он стоит надо мной, словно высокий столб из частей тела. Молчит, как Франкенштейн перед лицом своего создателя. Тимур:
— Орган. Organize. Органист. Понятно? Ты уже все?
Я уже все съел. Органист наклоняется над стеклом стола, описывая длинную дугу, и забирает тарелку. Мне становится немного тоскливо.
— Подыши в трубку.
Я рыгаю в трубку над головками двенадцати булавок.
— О’кей, — говорит Тимур и опять откидывается на спинку стула, погружается в транс с телефоном в руке.
Мало-помалу он начинает дрожать, его жир трясется минут семнадцать. Видимо, чрезвычайно важный разговор со стариной Дорфи. Я смотрю на Органиста. Орган-Часть тела… Стало быть, он у нас специалист по внутренним органам. Донор органов. I see. Мне сперва показалось, что он — всего лишь традиционный набор органов тела. Хотя нет… У него как будто чего-то не хватает. Наверно, он какие-нибудь органы уже продал. Ага, точно. У меня в животе растет беспокойство, и я встаю, шагаю взад и вперед по комнате. Органист ни с того ни с сего поворачивается ко мне и говорит:
— Меня зовут Хавтор.
— Да?
В комнате нагнетается жуткое давление. У меня закладывает уши. Я заглядываю в кастрюлю на кухне, Она полным-полна маленьких шариков, похожих на те, которые образуются, если дрочить в ванне. Пакет, который принес Органист, лежит полуоткрытый на буфете, из него воняет. Рядом с ним пустой сопливый пакетик из-под спермы. «Ну, погоди», — думаю я, когда Тимур спускается с маунтейна и выходит из транса с зубодробительными бодистскими распевами, сжимает в руке телефон и говорит:
— Сообщение таково: «Пусть пустота пустеет. Пусть пустота пустеет».
Потом он выкрикивает своим внутренним голосом какие-то индейский фразы, на удивление громко, и большим пальцем совсем утопляет булавки в телефонной трубке. Потом разваливается на стуле. Телефон зарыт в бороде. Пять сек. Я хочу спросить: «Ну как, уже все?» — но он перебивает меня на нервом же «н» и шепчет:
«Женщина при 1000 °C» — это история жизни нескольких поколений, счастья и драм их детства, юношества, их семейных и личных радостей и трагедий. Это история нескольких европейских народов, рассказанная от лица женщины, которая и в старости говорит и чувствует, словно потрясенный подросток. Вплетенная в мировую исландская история XX века предстает перед читателем ошеломляющим триллером; язык повествования, в котором остроумие, чувства и отказ от табу составляют ярчайший авторский стиль и рождают выдающийся женский образ.
Писатель и художник Халльгрим Хельгасон — одна из самых ярких фигур в современной исландской культуре. Знаменитый фильм «101 Рейкьявик» снят по мотивам его одноименного романа. Беспощадная ирония, незаурядный талант пародиста и мастерское владение словом принесли Халльгриму заслуженное международное признание. Его новый роман «Советы по домоводству для наемного убийцы» написан автором на исландском и английском языках. По неверной наводке профессиональный киллер Томислав Бокшич убивает федерального агента.
Читатель, вы держите в руках неожиданную, даже, можно сказать, уникальную книгу — "Спецпохороны в полночь". О чем она? Как все другие — о жизни? Не совсем и даже совсем не о том. "Печальных дел мастер" Лев Качер, хоронивший по долгу службы и московских писателей, и артистов, и простых смертных, рассказывает в ней о случаях из своей практики… О том, как же уходят в мир иной и великие мира сего, и все прочие "маленькие", как происходило их "венчание" с похоронным сервисом в годы застоя. А теперь? Многое и впрямь горестно, однако и трагикомично хватает… Так что не книга — а слезы, и смех.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.