1000 ликов мечты - [21]

Чтобы исчерпать до конца заданный себе вопрос, если не перечислим (слишком их много), то хотя бы разобьем на группы другие фантастические планеты, чем-либо близкие Солярису. Это, во-первых, планеты, покрытые вместо Океана иной мыслящей — или хотя бы чувствующей — однородной субстанцией: цветами («Вы, вероятно, назвали бы нас единым организмом. Наши корни сплетены в единую сеть, она охватывает всю планету, — возможно, вы скажете, что это наша нервная система. На равных расстояниях расположены большие массы того же вещества… должно быть, вы назовете это мозгом. Не один мозг, а многое множество, и все они связаны общей нервной системой…» — мы процитировали роман К. Саймака «Все живое…»), «сиреневыми песками» («Аналогия» М. Емцева и Е. Парнова), «первичным илом» («Последняя великая охота» А. Якубовского)… Это, во-вторых, планеты, заселенные сообществами с жестко сбалансированной экологией, — все живое составляет в подобном мире единое целое. Таков, к примеру, Пирр в романе Г. Гаррисона «Неукротимая планета». То же и в романе Р. Маккены «Охотник, вернись домой» и, скажем, в рассказе Д. Шмица, который так и называется: «Сбалансированная экология». Еще один пример — «У каждого дерева своя птица» С. Другаля. В-третьих, это планеты, на которых, как и на Солярисе, землян подстерегают псевдореальные образы, извлеченные из памяти людей, двойники или всевозможные иные вполне ощутимые «фантомы»; на поверку такие планеты могут оказаться «искусственницами» — чудесным творением высокоразвитых братьев по Разуму («Третья экспедиция» Р. Брэдбери, «Вечный эрзац» Э. Ван Фогта, «Цветы Альбароссы» М. Грешнова, «Планета для контакта» Е. Гуляковского, «Запрещенная планета» В. Стюарта, «Звездные берега» С. Слепынина и многие другие произведения). В-четвертых, это… живые планеты, список которых, будем считать, открыл еще А. Конан Дойл в своей повести «Когда Земля вскрикнула». Планету, которая «хотела, чтобы ее любили ради нее самой, а не ради богатства», мы найдем, к примеру, у того же Р. Брэдбери («Здесь могут водиться тигры»)… И наконец, каким-то боком примыкают сюда — в силу собственной необычности — разнообразные планеты-механизмы («Фактор ограничения» К. Саймака, «Запретная зона» Р. Шекли, «Порт Каменных Бурь» Г. Альтова). Они действительно необычны, эти планеты, особенно же, пожалуй, та, которую придумал Р. Шекли. Обнаружив ее, земляне поначалу теряются в догадках, никак не могут понять назначение увенчивающего ее огромного столба с кольцом на конце. Этот столб оказывается… ключом, которым заводят «планету-игрушку»; попробуйте-ка представить себе размеры детишек, этой игрушкой забавляющихся?!.

Подытожим. Не так уж, как видим, и одинок Солярис: в бескрайних просторах фантастической Вселенной есть у него и дальние, и близкие «родственники», есть даже и «старшая сестра»… Так, впрочем, очень часто случается в фантастике: у самой заманчиво оригинальной идеи вдруг обнаруживаются разнообразнейшие соответствия и параллели! А свидетельствует это лишний раз вот о чем. Фантастика — прежде всего литература. Художественная литература. И сколь бы важную роль ни играли в ней научно-технические идеи, главный секрет обаяния лучших ее произведений в другом. В их художественной полнокровности. Ведь и «Солярис» Лема завораживает нас отнюдь не подробнейшими обоснованиями самой возможности существования разумного океана, хотя и они, эти обоснования, безусловно, для нас интересны. Роман Лема берет другим. Трудные пути человечества к звездам, встреча с Неизвестным на этих путях, проблематичность взаимопознаваемости участников Контакта, наконец, поведение и судьбы людей, уносящих к звездам весь свои земной «багаж», ведь именно это привлекает нас в первую очередь в «Солярисе», не так ли?!

Кто первым сказал слово «робот»?

Робот… С каждым годом все увереннее оперируем мы этим словом. Оно еще отсутствовало во втором издании БСЭ (соответствующий том был подписан к печати в сентябре 1955 года), но, как и следовало ожидать, вызвало подробную статью в новом, третьем ее издании (т. 22, 1975). Ну а само это слово — кто все-таки его придумал? Впрочем, не будем мудрить: установить истину несложно, хотя бы при помощи той же БСЭ. В общепринятом ныне смысле это слово впервые прозвучало в пьесе чешского писателя Карела Чапека «R. U. R.», написанной в 1920 году. Однако назвать пьесу Чапека — это только половина ответа. Вот что рассказывает (и весьма колоритно!) сам писатель: «…В один прекрасный момент… автору пришел в голову сюжет… пьесы. И пока железо было горячо, он прибежал с новой идеей к своему брату Иозефу, художнику, который в это время стоял у мольберта и размахивал кистью так, что холст под ней трещал. — Эй, Иозеф, — начал автор, — у меня вроде бы появилась идея пьесы. — Какой? — пробурчал художник (он в полном смысле слова бурчал, потому что вторая кисточка была у него во рту). Автор изложил сюжет так коротко, как только мог. — Ну так пиши, — проронил художник, даже не вынимая изо рта кисти и не прекращая грунтовать холст. Это было просто оскорбительное равнодушие. — Но я не знаю, — сказал автор, — как мне этих искусственных рабочих назвать. Я бы назвал их лаборжи, но мне кажется, что это слишком книжно. — Так назови их роботами, — пробормотал художник, не выпуская изо рта кисточки и продолжая грунтовать…» Так с легкой руки Иозефа Чапека и вошло в мировую литературу новое слово, означающее, по характеристике Бернарда Шоу, «существо, лишенное оригинальности и инициативы, которое должно делать то, что ему прикажут…»