Утро было великолепным.
В шадизарских садах, чуть тронутых желтизной осени, с глухим стуком падали на землю созревшие плоды. Солнечные пятна играли на подсохшей траве, лениво гудели пчелы, собирая позднюю дань с увядавших цветов. Босоногие водоносы тащили в подвешенных на длинных палках кожаных ведрах холодную родниковую воду, кричали птичьими голосами разносчики фруктов, тяжело громыхали по камням набережной повозки, до верху нагруженные тюками и корзинами, бочками и ящиками, камнями для строек и клетками с живностью.
На Большом Канале теснились лодки и мелкие суда. Их владельцы еще кутались в шерстяные плащи и накидки – многие провели ночь прямо на палубе или среди скамеек. Те, кто побогаче, попивали сладкий щербет и легкие вина из тонкостенных сосудов, закусывая пирожками с медом и миндалем, сочными грушами, яблоками и сгущенным виноградным соком, а иные обжоры позволяли с утра пищу и потяжелей: капающий янтарным жиром кабоб на длинных железных шпажках, конскую колбасу и даже калле-паче – бараньи головы и ножки вперемешку с тушеными овощами и зеленью. Лодочники победней довольствовались кислым овечьим молоком, пресными лепешками и сушеными клубнями маниоки.
И бедные, и богатые, покончив с утренней трапезой, принимались жевать бетель – смесь перечной лианы, кусочков негашеной извести и плодов араковой пальмы. Жвачка сия весьма поднимала настроение и придавала силы, что было весьма нелишним, если учесть множество дел и забот, уготовленных разгоревшимся днем.
Человек, наблюдавший за мирной картиной пробудившегося города с широкой террасы своего дом на набережной, тоже жевал бетель. Был он среднего роста, с приятным бритым лицом, одет в широкий халат, атласные шаровары и комнатные мягкие туфли. Полные губы мечтательно улыбались, холеные пальцы рассеянно теребили пушистое полотенце, висевшее на плече.
Хозяина дома звали Шейх Чилли.
Он только что умылся из поданного служанкой кумгана, позволил приходившему каждое утро цирюльнику чисто выскоблить бритвой свои крепкие щеки, умастить их нарциссовым маслом, а вьющиеся волосы полить тонкими благовониями, отведал чашку подслащенного айрака, закусил бекмезом, после чего отправился на террасу. Глядя вниз, на пеструю толпу спешивших по своим утренним делам шадизарцев, он уже почти забыл лицо женщины в коричневой накидке с широкими разрезами вместо рукавов, которая покинула его ложе сов ем недавно и сейчас затерялась в людском водовороте.
Шейх Чилли признавал женщин только ночью. В иное время их существование повергало его в досаду, смешенную с легким недоумением. Он никак не мог понять, для чего Митра расплодил эти бестолковые, вечно чем-то недовольные создания в таком количестве. С домашними делами, скотиной и огородом неплохо справляются рабы и слуги, что же касается любовных утех, для того есть гетеры и наложницы, которых следовало бы запирать покрепче в гаремах и домах терпимости с первым проблеском утренней зари. Тем же, кто хо ет продолжить свой род, сообразней было бы прогонять жен после рождения наследника, ибо жены подобны вампирам, пьющим не кровь, но мозговое вещество своих и без того не слишком умных мужей…
Именно так, и это следует записать!
Бормоча себе под нос, Шейх Чилли отправился в комнату, где на резной деревянной конторке лежала книга в сафьяновом переплете и остро отточенное тростниковое перо – калан.
Найдя чистую пергаментную страницу, он обмакнул калан в сок чернильных ягод, немного подумал и вывел следующие строки:
«Между различными видами коней, металлов, деревьев, камней, одежд, мужчин и напитков существует большая разница. Но нет отличия среди женщин, а потому мудрый избегает дружбы змеи, споров с толпой, переправ через бурные реки и любовных утех в час без тени. Поспешно взявший жену подобен индюку, считающему, что повар готовит похлебку, чтобы насытить глупую птицу.»
Шейх Чилли перечитал написанное и остался доволен: утро не пропало даром, скрижаль мудрых мыслей, которую он пополнял вот уже десять лет, обогатилась еще одним небесполезным изречением.
Книгу эту Чилли позаимствовал некогда у своего первого учителя, странствующего пандида. По вечерам старик царапал страницы тростниковым пером, поверяя им плоды своих возвышенных размышлений. Когда Чилли посчитал свое ученичество оконченным, он прихватил у пандида мешок золота, медную чашу для подаяний, четки, еще кое-какую мелочь и, оставив благодарственную записку, отправился в самостоятельные странствия, бурные и непредсказуемые, как Западное море. Не одну пустыню пересек он, не в одной стране поб вал, немало приобрел и многого лишился, но книга в сафьяновом переплете всегда была в его заплечном мешке или лежала за пазухой, днем согревая тело, а вечерами – душу.
Особенно нравились ему мысли старого мудреца о богатстве. Такие, например:
«Кто богат – тот знатен, тот умен, тот знаток добродетели, тот воистину совершенен…»
Или:
«У кого деньги – у того друзья, у кого деньги – тот человек ученый и уважаемый…»
Правда, в дни. Когда не удавалось собрать достаточно «святих даров», причитавшихся служителю Митры на свадьбах и похоронах, пандид вдруг принимался славить бедность, утверждая, что та делает человека незаметным и позволяет ему беспрепятственно наблюдать за другими. В этом была толика правды, но Чилли все же полагал, что если нищета может в иных случаях быть плащом-невидимкой, то золото всегда является надежной броней и защитой от жалящих стрел всевозможных бед и напастей. А посему, следуя располож нию звезд, предписавших ему добиваться всего собственным умом и изворотливостью, бывший ученик пандида направил свои усилия в нужном направлении и весьма в том преуспел.
