Некоторые верят: время похоже на колесо, а значит, где-то есть его конец, переходящий в начало. Быть может, есть и нечто, что отделяет начало от конца, знаменуя тем самым момент перехода. Леон не разбирался в философщине, оставляя её тем, кому нечем заняться, но сейчас понимал: вот он, переход от начала к концу. Замкнувшийся круг. Если бы ещё на то, чтобы его замкнуть, не понадобилось двадцать лет.
Детектив выругался и уставился на отражение в грязном зеркале. Оно слишком настойчиво демонстрировало нынешнюю сущность подошедшего человека: щетина, мешки под глазами, наметившиеся морщины, седина… На лбу написано: бездетный, не женатый, в последнее время — слишком много пьющий.
А вот поганый магазин не изменился. Кажется, даже пыль не осела, если только её всю не вобрали в себя тяжёлые портьеры. Погасшие фонари у входа, знакомый диван, на котором частенько доводилось пить переслащенный чай. Не хватало только парочки деталей — очень существенных.
Кучи животных, включая тупого кусачего барана. И хозяина всего этого бедлама.
Леон искал исчезнувшего графа. Сначала — чтобы трогательно вручить ему забытый рисунок, затем — чтобы не по-джентльменски набить наглую накрашенную морду. Отомстить, так сказать, за загубленную юность. За кучу просраных денег и лет, за надежду, которая, чтоб её, так и не оправдалась.
Первый год всё это не казалось трагедией: в круговороте работа-дом-бар по пятницам появился смысл, жизненная цель. Эдакая игра одновременно в прятки и догонялки. Тогда ещё жила в душе твёрдая уверенность: отыскать потерю будет несложно. Ведь граф не скрывается, открывает где-то очередной магазин, продаёт своих жутких и явно запрещённых законом тварей.
А потом появилась пустота, которую крайне проблематично было заполнить алкоголем или работой. Всё больше раздражала привычная обстановка, всё больше хотелось снова взглянуть в подозрительные разноцветные глаза. Пусть на мгновение, но снова вернуть то недолгое время, когда он мог просто прийти сюда на чай, стряхнуть с ноги странного барана и спокойно слушать ворчание Ди.
Наверное, так же чувствует себя бабочка, которую запихнули обратно в кокон, заявив, что её время расправлять крылья ещё не пришло. А когда оно придёт, это хреново время?! Когда он превратится в дряхлого старика, которому нужно подтирать задницу и текущие слюни? Наверное, тогда граф Ди, ни на день не постаревший, невозмутимо повесит на двери магазина табличку «Открыто». А может, дождётся того дня, когда на ближайшем кладбище появится самая дешёвая надгробная плита с надписью «Леон Оркотт». Ему-то что — двадцать лет, пятьдесят, да хоть двести. Проживёт и не заметит. Эти долбанные китайцы вообще не стареют.
Метаться по миру можно хоть всю жизнь, при условии, что есть деньги. Пока была возможность, Леон так и поступал. Сослуживцы откладывали на старость, копили на машины и более просторное жильё. Он честно пытался делать так же — и тотчас пускал всё по ветру, срывался с места в Берлин, Дели, Венецию, едва узнав, что там видели высокого черноволосого азиата с разноцветными глазами. Всюду опаздывал — на час, на день, на считанные минуты. Будто дразня, Ди показывался — и тут же снова исчезал, не оставляя и следа.
Игра превратилась в одержимость. Двадцать лет на пределе. Рано или поздно перегораешь — как теперь. Смотришь на себя со стороны и понимаешь: ты неудачник, которому подкатывает к пятидесяти, до сих пор ютящийся по съёмным квартирам, неудачник, не приехавший на свадьбу собственного брата, потому что в это время выслеживал тень своего прошлого где-то во Вьетнаме. Чужой человек в семье, просравший собственную жизнь на погоню за тем, кто, скорее всего, давным-давно вышвырнул из головы человека по имени Леон.
Детектив с размаху плюхнулся на жалобно скрипнувший диван. А может ли он теперь называть себя «детективом»? Если только по старой привычке. Неделю назад его пинком под зад вышвырнули с работы.
«Оркотт, я знаю тебя много лет. Так вот: ты спятил».
— Спятил, как же… — проворчал Леон, недружелюбно косясь на зеркало. — Да тут вообще рехнуться можно! Ублюдок… Свалил, как будто так и надо. Да чтоб ему диабет заработать и больше никогда пирожные не жрать…
Устремлённые в пустоту проклятия уже начинали входить в привычку. Бежать, высунув язык, по следам графа больше нет ни возможности, ни сил. Что ж. Тогда он просто будет ждать здесь, пока тот не соизволит вернуться. Надо же кому-то заплатить за сломанную дверь.
Леон находил поводы остаться — один за другим, а насмешливый внутренний голос, которому тоже хотелось набить морду, шептал: давай, надейся, валяйся тут, пока не превратишься в куст и не врастёшь в диван. Никто не придёт. Файл «Леон Оркотт» отправлен у китайского сукина сына в корзину жизни.
Пустота звенела в ушах и разъедала изнутри. Так и хотелось залить её чем-нибудь покрепче, чтобы захлебнулась к чертям. Увы, с тем же успехом можно было наполнить доверху решето.
Как-то так вышло, что кроме желания найти исчезнувшего графа, в жизни не осталось ничего. А было ли чему оставаться?
Леон закрыл глаза, устало потирая виски. Видимо, здесь он и сдохнет — на знакомом диванчике с потускневшей обивкой. Со съёмной квартиры всё равно скоро выгонят. Достойное завершение жизни, что сказать — сдохнуть, как никому не нужная бродячая шавка.
