Сентябрь 2000 года
– Нервничаешь? – спросил Эд, насыпая в тарелки наши любимые рисовые «Криспис».
Обычно я ем их с удовольствием – без молока, хрустящими (ребенком я любовалась маленькими эльфами на пачке, и чары до сих пор не развеялись). Но сегодня у меня что-то нет аппетита.
– Нервничаю? – с нажимом переспросила я, застегивая жемчужные сережки перед маленьким зеркалом над раковиной. Квартирка у нас тесная, приходится искать компромиссы.
Я едва не добавила: «Отчего бы это?» Из-за первого дня семейной жизни (в новое тысячелетие – в новом статусе)? Или потому, что надо было тщательнее выбирать квартиру, а не соглашаться на эту, в захудалом районе Клэпхема, где сосед напротив пьяница, а комнатки настолько тесные, что моя тональная основа «Риммель» (мягкий бежевый) и два тюбика губной помады (бледно-розовой и рубиново-красной) соседствуют с чайными ложками в ящике для столовых приборов?
Или оттого, что сегодня я возвращаюсь на работу после медового месяца в Италии? Неделя на Сицилии – бутылки марсалы, жаренные на гриле сардины и вдоволь сыра пекорино (отель оплатила бабушка Эда).
Или я нервничаю из-за всего сразу?
Вообще-то, я люблю свою работу. До недавнего времени я специализировалась на трудовом законодательстве: помогала незаконно уволенным, особенно женщинам, защищала жертв несправедливости. Это мое. Я собиралась стать социальным работником, как отец, но благодаря энтузиазму преподавателя профориентации в школе и, скажем так, ряду событий в собственной жизни оказалась в этой сфере. Новоиспеченный юрист двадцати пяти лет от роду на минимальном окладе, сражающийся с пуговицей на поясе темно-синей юбки. В нашем бюро ярко одеваются только секретарши. Нарядный адвокат – это неправильный посыл. Так мне объяснили, когда я только начинала работать. В юриспруденции можно сделать блестящую карьеру, но кое в чем она немыслимо консервативна.
– Мы переводим вас на уголовные дела, – сообщил мне начальник (видимо, в качестве свадебного подарка). – Мы считаем, что вы справитесь.
И сейчас, в первый рабочий день после медового месяца, я собираюсь в тюрьму. У меня свидание с человеком, который отбывает срок за убийство. Я никогда не была в тюрьме – и никогда не хотела там побывать. Это чуждый мне мир. Тюрьма для тех, кто совершил противоправные деяния, а я сразу возвращаю даже лишнюю сдачу за «Космополитен».
Эд что-то выводит в альбоме, чуть склонив голову влево, делает наброски, положив альбом рядом с тарелкой хлопьев. Мой муж всегда рисует. Этим он меня и привлек.
– В рекламе, – сказал он, уныло пожав плечами, когда я спросила, где он работает. – В креативном отделе. Когда-нибудь я стану настоящим художником, а это так, халтурка, чтобы оплачивать счета.
Мне импонируют люди с четкой целью в жизни, но дело в том, что, когда Эд рисует, он забывает даже, на какой он планете. Вот и сейчас он забыл, что задал мне вопрос. Мне вдруг стало важно на него ответить.
– Нервничаю? Нисколько.
Эд кивнул, но я не уверена, что он меня слышал. Когда на него накатывает вдохновение, до остального ему дела нет. Даже до моего очевидного вранья.
Отчего бы, думала я, тронув мужа за левую руку с новеньким обручальным кольцом, не сказать ему правды? Отчего не поделиться с близким человеком, что мне дурно от страха и все время хочется в туалет, хотя я только что там была? Неужели лучше притворяться, что наша неделя вдали от всего мира еще не закончилась, несмотря на сувениры вроде красивого голубого с розовым блюда, которое Эд сейчас подробно срисовывает?
Или это оттого, что я отчаянно храбрюсь перед сегодняшней встречей? По моей спине пробежал холодок, когда я брызнула на запястья купленными в дьюти-фри «Шанель № 5» (подарок Эда, на который он потратил один из своих дорожных чеков). В прошлом месяце адвокат из конкурирующей фирмы получил несколько ножевых ранений в грудь (были задеты оба легких) во время встречи с клиентом в Уондсуэрте. Всякое бывает.
