Смотрю на крышу дома напротив. Почему–то всё время кажется, что мой Ангел — Хранитель находится именно там. Я его не вижу, но представляю, как сидит он на самом краю крыши, свесив вниз босые ноги, с удовольствием уписывает бутерброд и запивает его бокалом холодного, белого вина. Он роняет вниз крошки. Стайка жирных голубей тут же покидает свой пост у столиков кафе, в котором нет посетителей, — время ланча ещё не наступило, а время завтрака прошло, — лениво подхватывают пищу, сыплющуюся прямо с неба, и вновь с урчанием, переступая сизыми лапками, топчутся под ногами прохожих.
Ангел с детским любопытством наблюдает с высоты шестого этажа за суетой внизу. Иногда он свешивает вниз курчавую голову и, чтобы не упасть, растопыривает крылья. Крыло упирается в бурую кирпичную стену, и одно маленькое пёрышко, белоснежное и лёгкое, словно парус, плавно спускается прямо мне в руки. Бережно зажимаю пёрышко в руке и колдую наудачу. Колдовство не помогает. Картины не покупают.
Солнце поднимается всё выше. Кажется, ему тоже любопытно посмотреть, что творится там, внизу. Я сижу в Сохо, на Вест Бродвее, на маленьком брезентовом стульчике возле стола, на котором разложены рисунки. К ножкам стола прислонены холсты.
Я слежу, как по серому асфальту, словно часовая стрелка, медленно передвигается солнечный луч. Температура по Цельсию зашкаливает за тридцать. Стопроцентная влажность. По тротуару течёт нарядная, беспечная толпа. Вот рядом продефилировали стройные женские ножки, всунутые в ковбойские сапоги. Следующие ножки цокают на шпильках, за ними раздаётся лягушачье шлёпанье вьетнамок. Искусством никто сегодня не интересуется. Все норовят найти передышку от страшной жары в кондиционированной прохладе магазинов.
Столик мой расположен напротив и чуть правее входа в магазин модной женской одежды, и я невольно становлюсь свидетельницей скучной жизни продавщиц, которые беззвучно плавают за стеклянной стеной, как экзотические рыбки в аквариуме. Рыбки по очереди выплывают из сумрачного стеклянно–металлического царства и курят возле входа, лениво рассматривая толпу. Я рассматриваю их, одетых в причудливые платья с шёлковыми и атласными вставками, рюшками и вышивками. Tакие платья очень модны в этом сезоне и стоят кучу денег. Несмотря на романтическую одежду, девушки эти, — настоящие акулы бизнеса, — твёрдыми, холодными глазами зондируют прохожих. В их тщательно продуманных нарядах нет ничего от индивидуальности — это скорее торговая вывеска. Все три продавщицы — настоящие стервы, об этом предупредили коллеги–художники, чтобы невзначай угол моего стола или стул не пересекли нарисованную мелом на асфальте линию, означающую частную территорию владелицы магазина. Вызовут полицию без предупреждения. Каждая из них, выходя покурить, не забывает взглядом проследить, не нарушается ли целостность границ. Периодически мы встречаемся глазами, но ни они, ни я не утруждаем себя такими глупостями, как традиционная вежливая улыбка или пожелание доброго утра. Владельцу магазина восточных ковров художники не мешают, он только попросил меня пересесть на противоположную сторону улицы, когда я, спасаясь от солнца, нашла крохотный оазис тени под крышей его магазина.
В одну из стен аквариума вделан огромный монитор и прямо на меня идут по подиуму нескончаемым потоком красавицы. Идут синхронно, монотонно и монолитно, чеканя шаг, как армия роботов, с застывшими выражениями на лицах–масках, однообразно взмахивая плетями рук и переплетая рахитичные ноги. Мне становится страшно, и я снова перевожу взгляд на крышу.
— Ну, где же ты там? Помоги! Ты же всё можешь! Ну Ангел, миленький! Я же не прошу много. Сделай так, чтобы прямо сейчас кто–нибудь подошёл и купил холст или два. Ну хотя бы пару рисуночков.
Ангел с сожалением отставляет в сторону пустой бокал, вытирает губы ладонью и укладывается на спину, на аккуратно сложенные крылья, и вперивает взгляд в голубую пустоту.
Я думаю: «Какой он, Ангел?» Похож ли на сладкого новорожденного младенца или побитого жизнью мужика в валенках из песен Гарика Сукачёва? Из–за расстояния и нестерпимо яркого ореола вокруг него я не могу рассмотреть его досконально. Так, то крыло свесит неосторожно, то мелькнёт крепкая розовая пятка. Старый он или молодой я не знаю. Не знаю также во что он одет, и одет ли. В греческой ли он лёгкой тунике, в грубом ли домотканом хитоне, а может, он в джинсовых шортах и в белой майке, с пошлым красным сердцем и надписью на груди «Я люблю Нью- Йорк».
— Ну что ты там делаешь, бессовестный? Насмехаешься над моими жалкими потугами, вначале создать, а потом продать собственное творение? Ну я же художник! И пишу потому, что не могу не писать, и у каждого художника наступает момент, когда ему становится просто необходимо кому–то показать свои вещи. Продать тоже, конечно, хочется. Платить за квартиру нечем, телефон грозят отключить. Ангел, ответь, мало разве я ухаживала за чужими детьми и старухами, мало вымыла чужих домов. Ведь не отступила, не растеряла себя. Невзирая ни на что, пишу и рисую. А идти опять мыть полы или бегать с подносами больше нет сил. Лучше умереть. Так когда же будет награда, хоть маленькая, для радости и поддержки?..
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
