Вагонный рассказ.
— Это напоминает мне одну историйку… Вы не хотите спать?
Я сказал, что не хочу. В дороге часто приходится лгать. В этом отношении вся жизнь вообще есть длинная, очень длинная дорога.
Именно поэтому я не принимаю на себя ответственности за достоверность «историйки», которую мне рассказал этот соотечественник. Впрочем, мало ли что случается.
— Я ехал, — начал он, — по этой самой дороге и скучал немилосердно. Есть люди, которые думают, что путешествия исключают скуку. Действительно, со стороны оно кажется быстрой сменой впечатлений, если сегодня ты в Будапеште, а завтра в Фиуме, но для самого путешественника между этими двумя моментами тянутся двадцать четыре часа однообразной тряски в вагоне… Тьфу! Vae divitibus, vae divitibus [1], коллега, — скука хуже плетей. Я сидел в купе в единственном числе, а за моим было купе дамское — с венгерской надписью «ной сакас» и по-хорватски «za gospodje». От нечего делать я стал прислушиваться к тому, что говорилось в том купе.
Прежде всего я разобрал возглас по-итальянски:
— Джаннино, не стучи в окошко, разобьешь!
Очевидно, там был и мальчик.
Затем тот же голос заговорил другим тоном и на другом языке — я разобрал, что по-немецки. Другой женский голос ответил: Ja, Fräulein, nach Fiume [2], - и сейчас же за этим последовал окрик первого голоса по-итальянски: «Джаннино, не лезь на сетку!». Последовал прыжок и новый возглас:
— Сумасшедший, да ты разорвешь мне платье!
Очевидно было, что в том купе находились три особы: маленький мальчик Джаннино, его спутница — сестра или гувернантка, но не мать, потому что это была Fräulein, — и другая дама или девица, немка, очевидно, чужая для первых двух.
С этими мыслями я заснул и, засыпая, слышал еще два окрика, потому что Джаннино тыкал зонтиком в лампу и сделал из саквояжа чужой барышни пароход.
Когда я проснулся, уже рассвело; было немного пасмурно, и мы проезжали по Кроации. Я очень люблю виды этого края… знаете: «на горы каменные там поверглись каменные горы» или как его бишь? Подлинно, «суровый край: его красам, пугаяся, дивятся взоры»…
Он очень мило произносил стихи.
Я начал каяться в своем первоначальном убеждении, что это коммивояжер, окончивший четыре класса заведения.
— Помню, — продолжал он, — я уселся у окна, вынул кошелек и стал считать. Я ехал в Венецию и должен был прожить там, по крайней мере, две недели, а у меня оставалось пятьдесят лир и австрийскими деньгами пять гульденов тридцать один крейцер, не считая билета на проезд из Фиуме до владычицы морей. Это было немножко мало. Я предвидел… одним словом, предвидел много скверных вещей.
Я вышел в коридорчик и увидел тут всю тройку из «ной сакас». Действительно, я угадал.
Во-первых, тут была чудная барышня, немка, прехорошенькая веночка с карими глазками. Затем, была тут спутница Джаннино, тоже очень хорошенькая, с русыми волосами и серыми глазками. А сам Джаннино был лучше их обоих, вместе взятых: черный итальянский бесенок с черными глазками, лет восьми — ртуть, воплощенный «Дневник маленького проказника».
Когда я появился, он прыгал на одной ноге вдоль коридорчика и кричал:
— Куджина Ванда, берегитесь!
Едва я сообразил, что куджина означает «кузину», как Джаннино на скаку вышиб коленкой из рук своей спутницы книжку, и она полетела в меня. Я поднял ее и отдал. На ней было написано: «Bez dogmatu».
Меня обрадовало то, что она была полька. Я почему-то очень люблю и этот народ, и его язык, и особенно его девушек. Меня обольщает в них сочетание запада с востоком: это славянские французы.
Словом, мы разговорились по-итальянски, так как я по-польски очень плох. Через четверть часа Джаннино уже прыгал через мою палку, укрепив ее поперек купе. Мы перешли на немецкий язык, чтобы в разговоре могла принять участие и веночка. Мне стало так весело и легко на душе, что я только колебался, к которой из двух почувствовать слабость. Полька была пластичнее и смелее, венка была пикантнее.
Панна Ванда сказала Джаннино:
— Берегись, не трогай меня; синьор тебе спускает, а я тебя, в конце концов, запру.
Джаннино отрезал:
— Если синьор меня боится, то вы тем более — вы слабее его.
Она заспорила, и это дало нам повод померяться силой. Я перегнул ее руку, причем мы хохотали, а веночка очень подозрительно щурилась на наше единоборство.
Между Хорватией и Литторалем есть большой туннель… Эге, я вижу, что вы при этом слове насторожились — и недаром.
Когда мы очутились в темноте, то все четверо расхохотались от неожиданности — говорю вам, что нам было очень весело. Пока исчезал слабый полусвет, я видел, как Джаннино припрыгивал от радости. Потом мы все замолчали.
Ей-богу, я совершенно нечаянно прикоснулся мизинцем к ее ручке; и я не нахал — я сейчас же отдернул руку.
Потом — я обомлел. Представьте себе, я почувствовал теплое дыхание на щеке и затем беззвучный, но крепкий поцелуй, прямо в губы — ей-богу!
А? Что скажете?
Кровь бросилась мне в голову. Я точно сквозь какой-то грохот слышал голос Джаннино, который в коридорчике пытался отворить окно и звал на помощь куджину. А она спокойно ответила:
— Не надо, Джаннино, дым войдет.
