Иногда просыпаешься с ярким чувством положительной надежды. Хочется, например, способствовать отечественному прогрессу. (А засыпаешь – ни с чем.) Зачем далеко ходить? Возьмем вчерашний день. Самая ранняя часть вчерашнего дня даже сегодня не вызывает лично у меня нареканий. Одним словом, в самую раннюю часть я бы камня не бросил. Зачем далеко ходить – возьмем момент просыпания.
Вчера утром, будучи предоставлен сам себе в смысле выходного дня, я проснулся именно с ярким чувством положительной надежды На службу идти не надо. Дочку еще с вечера жена моя увезла, такая умница, к своей недалекой маме, – в смысле часа езды от города, – в деревню Верхние Дыхалки. Значит, проснулся я в ярком одиночестве и освещенный лучом личной надежды. А в окна этим временем хорошо пробивалось солнышко. Мне мечталось тепло и просторно. В моей выходной голове одна легкая мысль сменяла другую: куда пойти, с чего начать, где отдохнуть или все-таки, может, бросить себя на общеполезное дело в смысле отечественного прогресса? Зачем далеко ходить – я остановился на этом прогрессе.
А надо вам сказать – не в порядке укорительного намека, а от чистого сердца – меня лично многое еще волнует в нашей действительности. Волнует, даже подчас кажется недостойным нашего будущего. Зачем далеко ходить – возьмем нашу пресловутую невоспитанность. Я не хочу тут бросать всевозможные тени, однако факт налицо: редко мы еще в автобусах и трамваях сознательно уступаем место женщинам, малышам и вообще старушкам обоего пола. Редко мы еще проявляем взаимную культуру в смысле уступчивости к нуждающимся людям. Так что в излишней тактичности нас еще упрекать рановато. Я бы сказал, что такт остается фактом яркой надежды.
И вот эту легкую мысль в моей выходной голове вчерашнего дня сменила другая, довольно-таки боевая на фоне солнечного утра… Ведь нельзя же ожидать прогресса, сложа свои пускай самые чистые руки! Ведь надо же хоть что-то потихоньку делать! Сегодня я буду первым, завтра, глядя на меня, подтянутся другие и так далее. Вот я и решил начать с личного примера на самом остром участке нашего развития.
Ровно в 11 часов утра я оставил позади уборку квартиры, завтрак, пылесос и всю записку моей жены с ее наивными указаниями, как мне сегодня жить. И ровно в 11 часов 9 минут по московскому времени я начал способствовать прогрессу.
Проехав буквально две остановки в первом же попавшемся автобусе, я заметил вошедшего старичка с палочкой и быстро уступил ему место. Старичок сказал «спасибо», а я оглядел салон и насчитал шестнадцать свидетелей моего личного примера. Не теряя времени, сошел с автобуса и пересел в какой-то там трамвай. И завертелось!
Я входил, срочно занимал свободные места, дожидался подходящего инвалида и громко, привлекательным голосом обращал общественное внимание на свой личный пример. Одновременно я пересчитывал количество пассажиров, втянутых в это событие. Если автобус был так переполнен, что на свободное место нельзя рассчитывать, я выходил из положения следующим призывом: «Молодой человек (либо девушка)! Будьте настолько добры, предложите присесть товарищу с младенцем».
Сидящий, как правило, вскакивал, нуждающийся, как правило, садился, а я снова пересчитывал свидетелей, хотя данный случай меньше подходил под графу личного примера.
В общем, за четыре часа непрерывных пересадок, посадок, уступок и расчетов, то есть к трем часам дня, в моем активе оказалось 326 свидетелей правильного поведения. Почувствовав одновременно удовлетворение от посеянных зерен и голодную усталость в смысле режима дня, я ушел на обеденный перерыв.
Первое, что было обнаружено сразу после обеда, – мой пример уже заразителен. В салоне автобуса номер шесть между остановками «Кинотеатр „Слава“ и „Ветеринарная академия“, не успел я подыскать возможность поработать, раздался голос, похожий на мой собственный, и фраза, слово в слово повторяющая меня: „Парень, а парень! Будь настолько добр, предложи пожилому человеку посидеть на своем месте, вот так лучше“.
Конечно же рано было преувеличивать успех, но я все-таки проликовал целую остановку и вышел из автобуса, прибавив в уме еще 27 человек на свой счет.
К семи вечера пришло второе дыхание. Люди торопились в театры, в гости и на концерты. Городской транспорт выходного дня переполнялся до крайности. Я настойчиво трудился, громко привлекая внимание к каждому новому факту моего гуманизма. Раза два некоторые пытались упрямиться – как со стороны сидящей молодежи, так и с обратной стороны. Тут мне помогала растроганная публика, и в результате мы все-таки сажали кого надо, по справедливости. Дважды повторялась история с моими последователями, что приводило меня в душевное ликование. Я на короткое время вдруг сделался мечтателем: а что, если организовать тайное общество и, например, назвать его «Борьба за Уступание Места Старшим» (сокращенно «БУМС»)? Или даже ассоциацию более широкого значения, скажем, «Чуткое Поведение Человечества», сокращенно «ЧПЧ»?
Приближались сумерки, что было замечено мною как по заходящему солнцу, так и по замедлению второго дыхания. Где-то между девятью и десятью часами вечера я сэкономил свои силы в последнем рывке. Проезжая в шестом номере автобуса в домашнем направлении, я от «Академии» до остановки «По требованию. Крематорий», не меняя салона, а только переходя из края в край, ухитрился четырежды проявлять мою сегодняшнюю чуткость. Я уступил двум инвалидам, завернутому грудному существу и миловидной даме, которую не без основания подозревал в известном положении. Явная сдача позиций сказалась на том, что уступать-то я уступал, а вот свидетелей считать было бы нечестно. Свидетели не менялись до самой остановки «По требованию. Крематорий». На улице потемнело, я вышел, и мне вдогонку раздалось привычное на сегодняшний день: «Ах, какой воспитанный гражданин! До чего приятно видеть таких культурных!» Но я даже не обернулся, ноги мои с трудом передвигали утомленное туловище. И наконец вчерашний выходной подобрался к своей, честно скажу, неприглядной точке с запятой. Вспоминаю себя разбитым, где-то в глубине души счастливым, но все-таки главным образом разбитым, усталым, нервным. И сижу я на втором сиденье, потому что трамвайная пассажирка комсомольского вида сразу вскочила, только я взобрался с передней площадки. Она поняла мою разбитость и тут же уступила мне место. Я дал ей три копейки, сказал: «Спасибо, девочка, оторви мне билетик, пожалуйста», – и приступил к посадке на уступленное место. Потом мне явились две сидячие мысли на выбор, и я решил сначала подумать насчет того, как это девочка успела заразиться примером моего личного прогресса, а уж потом на вторую тему – с какой стати мне место уступают в мои еле-еле сорок лет? Но додумать хотя бы первую тему мне совершенно не позволил сильный шум в трамвае. Усталые уши поневоле обратились к пассажирскому возмущению, и тут я понял, что это касается лично меня. Крики, помнится, были такие:
