Мороз уже сковал землю, а снегу не было. На грязной деревенской улице застыли глубокие колеи.
Осторожно тянет воз неподкованная лохматая лошаденка. Ее не подхлестывают, не подгоняют. Молча идут люди. Тишину нарушает лишь скрип давно немазанных колес.
Василинка машинально переставляет слабые после болезни ноги. Глаза ее прикованы к белому дощаному гробу.
Застыла земля!
Застыли и мысли в голове девочки.
Наконец перестали скрипеть колеса. Маленькая процессия остановилась. К возу с двух сторон подошли мужчины, подняли на плечи белый гроб и понесли на пригорок. Вслед за ними пошла Василинка. Подхватив под руки, женщины помогли подняться на пригорок ее ослабевшей матери.
Ноги не держали Василинку. Девочка ухватилась за стройную сосенку, росшую вблизи выкопанной могилы, и медленно осела на холм свежевыкопанной земли. Тоня подняла ее и крепко обняла.
Мерзлые комья гулко стучали по крышке гроба. Люди один за другим наклонялись и бросали в могилу по горсти песка.
— Брось и ты три горсти, — сказала Тоня.
Василинка послушно нагнулась и стала щупать рукой, где бы набрать земли помягче, чтобы не было больно папе. Она никак не могла понять, что папе уже все равно…
Мужчины старательно сдвигали в могилу большие застывшие комья, подгребали песок, пока не вырос небольшой холмик. Выровняли его, загладили лопатами, поправили белый деревянный крест.
За спиной у Василинки кто-то из женщин проговорил:
— А как плачет, как плачет Анисья, как страдает!
— Скорбит не по Рыгору, а по своему горю. Чем детей станет кормить? — ответила другая.
Василинка глянула на маму. По ее побелевшему лицу катились слезы.
Тетя Агафья поддерживала маму под руку.
— Успокойся, сестричка, не рви эдак свое сердце. У тебя же дети…
Стянув с головы черную кожаную кепку (такую носил и ее папа), к кресту подошел дядя Самсонов.
— Сказывают, дружок его, вместе в депо работали, — сказал кто-то шепотом. — Приехал проведать его — и вот тебе на!
— Не так бы я хотел с тобой увидеться, дружище мой, — негромко сказал Самсонов. Все затихли, слушали внимательно. — Не на кладбище, где ты лежишь холодный и неподвижный, а у горячей паровозной топки, в смелом бою. Ибо ты коммунист, настоящий труженик и смелый борец за лучшую долю, верный и надежный друг. Как горько, что теперь, когда мы находимся на пороге новой жизни, тебя больше нет среди нас. Пусть же тебе пухом будет земля!
Мужчины молча вздыхали, женщины тихонько всхлипывали. А тетя Агафья тем временем приглашала:
— Пойдемте, люди добрые, пойдемте на поминки…
За столом уселись родные и кое-кто из соседей. Не все осмелились войти в дом, где человек сгорел в тифу, где только что поднялись после болезни его жена и дети.
На столе дымилась густым паром кутья. Вчера соседки вкатили из сеней в хату толстую, выдолбленную из колоды ступу и столкли крупу. И еще тетя Агафья поставила на стол большую глиняную миску синих, будто резиновые мячики, клецок из тертой картошки.
— Угощайтесь, люди добрые, ешьте. Живым — живое, — приговаривала тетя Агафья.
На перевернутом жбане стояла бутылочка с керосином. Фитилек качался и коптил, едва осветляя застолье. Широко открытыми глазами Василинка смотрела на всех, кто сидел в хате, и прислушивалась к их разговорам. В глубине ее души поднимался и рос страх, что люди скоро разойдутся. Уедут и дядя Андрей с тетей Агафьей, и останутся они среди чужих людей одни со своей бедой. Как будут они жить дальше? Сейчас, после смерти отца, она почувствовала себя намного старше. Утешая горемычную, в слезах, маму, девочка говорила:
— Не плачь, не печалься, мамочка, я пойду работать! — Хотя где и как работать — Василинка не знала.
Отец еще совсем недавно уверял, что они в деревне поживут недолго: вот начнет налаживаться в городе жизнь, окончится голодуха, и вернутся домой. А теперь кому они нужны? Правда, дядя Самсонов говорил, что товарищи из депо помогут в беде, заберут семью в город.
Василинка верила дяде Самсонову, закадычному папиному другу, и все равно не могла сдержать слез. И зачем приезжал к ним папа? Если б не было его здесь, он бы не заразился тифом. А может, и жил бы, если бы вовремя положили его в городскую больницу…
Сквозь тяжкие горькие раздумья словно откуда-то издалека доносятся слова дяди Андрея:
— Правду говорит Агафья, живым — живое. Давай, сестрица, о жизни потолкуем. Как будешь жить теперь с детьми?
Все смотрели на дядю Андрея, поглаживающего рукой рыжеватую редкую бородку.
— Тебе, Анисья, нужно отдать детей в пастухи. И сами будут сыты, и, глядишь, пуд хлеба еще принесут в дом. Ведь одна ты их не прокормишь.
Василинка заметила, как у мамы покатились слезы из глаз.
— Кого же, по-твоему, Андрейка, отдать служить? — не выдержала, вмешалась в разговор тетя Агафья. — Тонечка совсем слаба, падала в обморок сколько раз — должно быть, сердце больное. И годы такие, что ни пастушка, ни батрачка. Да она и в доме помощница: и воды принесет, и еду сготовит. Нет, нет, — решительно покачала головой тетя, — без нее, сестричка, не обойдешься, не сможешь шитьем заняться. А Митька еще мал совсем, только восьмой годок… Кто же его такого в пастухи возьмет?
