Откройте наугад. Прочтите страницу. Не надо страницу. Полстраницы... треть, четверть...
«Лаковые сапожки достала мне тетка на этот день и еле-еле натянула их, а когда я сказал: «Жмет!» — ответила: «Лаковые сапожки не могут жать!»
Или:
« — Ах, эти евреи! — сказал мосье Франсуа, хотя по черным глазкам его, по выгнутому носу видно было, что и он еврей, но весь его вид говорил, что у него случайно черные глазки, случайно выгнутый нос».
Или — о любителе нюхать чужой табак:
«Пальцы Бен-Зхарья были в шрамах, их и прищемляли, и зажимали в табакерках, а один даже закрыл табакерку с его пальцами и хотел положить в карман».
Или:
«Как лебеди плыли гуси». Это вносят кушанья на купеческий ужин.
«Ярмарка» рассказана мальчиком-сиротой. Он остался без матери, но вертится в родном кругу. Ему нельзя быть слишком сладким, чтобы не проглотили, и слишком горьким, чтобы не выплюнули. Он — под опекой напористой тетки, которая хотела бы увидеть, что будет после ее смерти. «И все боялись, что она до этого доживет...»
Художник — в каждой фразе, каждой фразой завораживающий воображение.
Имя художника — Борис Ямпольский.
«Ярмарка» — это образ ЖИЗНИ.
В русской литературе XX века немало талантливых книг-деревьев, выросших у еврейского дома. Не стану перечислять, читатель сам составит список того, что любит. Думаю, в него войдет и «Ярмарка» — неотразимая, печальная, ностальгически-торжественная и забавная. Повесть? Поэма?
То, что поэма, уверенно приходит на ум. По аналогии с Гоголем? Гоголя вы бы не трогали. Но как ни глянь, характер «Ярмарки» очень гоголевский. И Сорочинцы ведь недалеко от местечка Белого... И с «Мертвыми душами» тянет сопоставлять, хотя знаешь: грех.
Автор не определил жанр: это, наверно, не нужно. Читателю проблема жанра неинтересна.
Издана «Ярмарка» была только однажды, в году военном, не победном, бедном, малым тиражом (5 тыс.), на плохой бумаге, с огрехами. Не до книг было, и автора никто не знал, а все-таки была издана. Это объяснимо. Это неспроста.
Исторический контекст таков. Книга вышла после того, как еврейский артист Михоэлс в советском кинофильме «Цирк», сделанном по образцам Голливуда и прославляющем сталинский режим, спел на идиш колыбельную черному ребенку, пострадавшему от американского расизма. И — до того, как эти кадры были из фильма изъяты. И раз уж вспомнился Михоэлс, укажу на связь издания «Ярмарки», подписанной в печать в ноябре 1942 года, с поездкой еврейского артиста в Америку, начавшейся в марте 1943 года, где он получил от близких и дальних родственников госпожи Канарейки и господина Дыхеса (изображенных в «Ярмарке» не то с отвращением, не то с восхищением) миллионы долларов для сражающейся России, для Красной Армии. А также медикаменты, часы, одежду. Может быть, он приблизил и открытие второго фронта?..
Исторические события — путаное дело. Результат схватки перекрещивающихся сил, составленных из множества воль человеческих; вечно суются в схватку и настырные боги. Значит ли, что Ямпольский сознательно участвовал в пропагандистской акции? И даже — в большой политике?
Политики — люди действия. Художник — мечтатель. Политики пользуются плодами вдохновений, но разве он виноват в этом? Плоды вдохновений, бывает, облагораживают политику. Или, напротив, оттеняют ее аморальность.
Ямпольский был мечтателем. По его будущей Стране Счастья должен был разъезжать на верблюде старик в высокой шапке и показывать бутылочку со слезами: «Это сто лет назад один человек плакал в этой стране». Ямпольский был мечтателем. «Ярмарка» — его первая художественная вещь, он выразил здесь слишком много сокровенного. Он был счастлив, что может обнародовать эту вещь.
Такой возможности ему не представилось больше до самой смерти.
Все мы люди своего времени. Ямпольский разделил со своим временем некоторые иллюзии. В «Ярмарке» эти иллюзии труднее всего заметить, потому что у него был безупречный вкус и потому что стихия материала так сильна, что заслоняет стержень подцензурного замысла. И остается только. любовь. К жизни. К детству. К своему роду, ведь Ямпольский был человек родовой — в старинном, сегодня романтическом, смысле этого слова.
«Ярмарка» — гимн роду. Как водится, с восклицанием, с заглавным «О»:
«О род мой, затравленный, замордованный! Морил тебя голод, сушила чахотка, душила грудная жаба. Трясучка и косноязычие одолевали твоих сыновей. Женщины твои страдали истерией и кровоизлиянием...
Поразил тебя Бог, как предсказал, горячкой, лихорадкой, воспалением, чтобы ты был истреблен. Но живуч был мой род. Потомки Иакова, десятки крикливых семей, цепко держались за жизнь, пережили несчастья, погромы, пожары.
И как бы в насмешку над судьбой, наперекор природе, в семьях евреев, чахоточных и налитых водянкой, рождались дети — прекрасные лицом, с железным умом, сильными руками и громкой речью, с черными глазами, полными огня, страсти и печали, которые слышали, как лист растет и движутся тучи. Воины, поэты, математики, скрипачи.
Я — горячая капля крови этого рода...»
Все в «Ярмарке» крупно. Пылающий горшок красного борща чернеет, приперченный кузнецом Давидом. Кровельщики кричат так, будто кроют не крышу, а небесный свод. Стекольщики, если заказать, могут вставить стекла во все стороны света. Это библейский размах.
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
