Ярмарка - [4]

И в каждой фразе его звук, акцент, его, как он сказал про Платонова, улавливаемая и неуловимая плазма.

Однажды я спросил о Гайдаре. Он мгновенно ответил: «Лакировщик номер один». Написал о Пришвине: «Он, как громадный лось, укрылся в лесу и питался почками».

Свои рассказы Ямпольский не датировал. (Не датированы они и в этой книге.) Его архив, если существует, неизвестно где. После того как у Василия Гроссмана арестовали рукопись романа, одинокий Борис Самойлович (горестный парадокс — родовой человек без семьи), заметая следы, панически пристраивал свои неопубликованные произведения разным лицам; дай Бог, чтобы всплыли, и — под его, а не под чужой фамилией. Неизвестно, где тысячи страниц рассказов, заметок, зарисовок этого соглядатая человеческого. Где три или даже четыре романа.

Будущим исследователям не позавидуешь. Что исследователи будут, сомневаться нельзя: уж очень значителен дар и весом вклад в литературу, покамест не осознанный нами.

Исследователи разберутся. Выяснят, кто на кого влиял и каким бы стал Ямпольский-новеллист, если бы, скажем, не «Темные аллеи». Для исследователей: том прозы Бунина, подаренный Борисом, у меня сохранился. Там есть его пометы — свидетельства пристального чтения.

Ямпольский благоговел перед Зощенко и Булгаковым.

Он дружил с Платоновым и Олешей.

Мне кажется, «Ярмарка» в родстве с лесковским «Левшой». С «Кола Брюньоном».

А больше всего он любил эхо собственного детства. И даже в генуэзском отеле мерещилась ему «Жмеринка 1913 года, узкие, дремучие коленчатые коридоры, пахнувшие нафталином, чесноком, клистирами, всеми постояльцами, их вирусами, их мукой, тоской и безысходностью метаний» («Отель «Коломбия»).

Автор французской биографии Гоголя Анри Труайя эффектно сказал, что Гоголь хотел быть Рафаэлем русской литературы, а оказался ее Босхом.

Заманчиво было бы назвать Ямпольского Босхом русского еврейства. Но все эти сравнения хромают, и каждый художник неповторим.

Борис Ямпольский умер после тяжелой болезни почек 28 декабря 1972 года в Москве. Похоронен на Востряковском кладбище.

«И когда мессия придет будить евреев, он поднимет меня и спросит: «Что это за еврей с улыбочкой — один на весь свет?» Но что я могу сделать, если нельзя согнать ее с лица».

Поклонимся художнику.

Владимир ПРИХОДЬКО

Ярмарка Повесть

Утро

Я проснулся вдруг, как просыпаются только в детстве. Утренняя луна — серебряный рожок — бродила над местечком.

Где-то далеко-далеко беспрерывно стучал бондарь, будто набивал обруч на новый день.

Я весь еще во снах. Но надо мной стоит уже тетка, и у тетки моей, как у всех злых теток, — толстые красные щеки.

— Ну, — говорит она, — тебе, я думаю снились райские яблочки? Смотри, еще во сне крылышки вырастут и унесут тебя в окно...

Я был странным мальчиком. И спал тревожно. Даже драконы мне снились. Но я боялся рассказывать сны свой тетке. У тетки был реальный характер, и во сне она видела только окутанные паром блюда. Она даже уверяла, что во сне поправляется. «Но драконы? Как могут еврею сниться драконы? Это же польский сон!..»

Освещенный луной, стоял я в горячем корыте, весь в мыле, и тетка, и три родные мои сестрицы, и три двоюродные сестрицы мочалками и тряпками скребли меня, а с трех сторон в щели заглядывали соседки и давали советы.

— Не шевелись! — кричала тетка. — Ты будешь беленький, как месяц. Как по-вашему, понравится он аристократам?

И как только там, за дверьми, услышали вопрос, раскрылись двери, и с трех сторон вошли соседки, еще красные от огня печей, с кочергами в руках. Они бросили горшки с фасолью — пусть они сгорят! Когда еврею надо дать совет, до горшков ли с фасолью?

Лаковые сапожки достала мне тетка на этот день и еле-еле натянула их, а когда я сказал: «Жмет!» — ответила: «Лаковые сапожки не могут жать!» К курточке она пришила две золотые пуговицы, сверху и снизу, и сказала, что теперь все пуговицы кажутся золотыми. Потом она крикнула: «Не шевелись!» — и опрыскала меня одеколоном, но тут же предупредила, что я не стою одеколона и что прыскает она не ради меня, а ради них.

Затем она стала меня причесывать, говоря, что прическа — самое главное, по прическе встречают человека. А соседки давали советы, и совет одной был похож на совет другой, как день на ночь:

— Сделайте ему пробор, они это любят.

— Если бы у него волосы курчавились, он бы даже понравился мадам Канарейке.

— Скажите лучше, если бы у него был не еврейский нос, он бы графине Браницкой понравился.

Тетка не выдержала и провела по моему носу — не выровняет ли она его хотя бы на один день.

Даже мальчик Котя, и тот советовал, как причесывать, чтобы и ушки казались причесанными; у него были оттопыренные уши, и ему казалось, что всему миру хочется их причесать.

Тетка уже не кричала мне «Выкрест!», не гадала, как обычно, что из меня выйдет: грабитель на большой дороге или капельмейстер? Нет! Она плакала надо мной и говорила: «Сирота» — и все спрашивала: «На кого тебя оставили?» — как будто я знал!

— Теперь ты кормилец дома! — говорила она. И смотрела на меня с уважением, и сестренки смотрели на меня с уважением, и даже кошка на печи, и та смотрела на меня с уважением и, умываясь лапкой, казалось, говорила: «Теперь ты кормилец наш».