Глава 1. Берег обглоданных ковчегов
Я падал в кромешной темноте.
И темнота говорила со мной.
Ее голос — не мужской, не женский, не молодой, не старый, а будто все сразу, перемешанные, замиксованные и пропущенные через войсморфер... Не возьмусь судить, принадлежал ли вкрадчивый шелестящий шепот человеку, или машине, или моему воспаленному, скованному болью разуму, но слова... слова слышал более чем отчетливо, несмотря на треск электронных помех и странное монотонное щелканье.
Великолепно. Изумительно. Потрясающе. Лучший пролог, какой мне доводилось видеть. Лучшее начало истории. Продолжай в том же духе, и мы дойдем до вершины. Вместе сотворим шедевр, который изменит мир. Оба мира.
И темнота отступила, пропуская на законные места приглушенные как после долгого сна чувства. Теплый прибой облизал пятки. Плеск волн и клекот прожорливых чаек скользнули в уши. Спину подогрел жар песка, а глаза заслезились от пронзительной лазури низкого южного неба без единого облачка до самого горизонта.
— Хира? — прохрипел, с трудом разлепив спекшиеся губы.
Демоницу не увидел, как и следов копыт. Увидел пляж, полого ниспадающий к воде — узкий, шагов десять, но растянувшийся каймой от края до края. И на золотисто-желтой косе лежали просоленные ветром и обожженные солнцем остовы громадных, как баржи, кораблей, чьи шпангоуты напоминали ребра сгнивших левиафанов. Нет, это не обломки, изуродованные и выброшенные на берег штормом. Каждый корабль равноудален друг от друга и направлен строго носом к земле, а значит, таинственные мореплаватели «причаливали» вполне осознанно и в строгом порядке. И аккуратность, с которой «обглодали» мертвые туши, недвусмысленно намекала на осторожную и точную разборку, а никак не на прихоть разбушевавшихся ветров.
Но загадки давних дней мигом отошли на второй план, когда одна из обнаглевших с голодухи чаек спикировала прямо на ногу. Здоровенная, что альбатрос, пернатая бестия потопталась на голени и повернулась к добыче налитым кровью глазом. Только тогда заметил, что дорогущий и стильный костюмчик выглядит так, словно по нему пальнули из огнемета, а в россыпях прожогов и прорех краснеет и пузырится волдырями кожа.
— Шу! — попытался спугнуть тварь криком, но издал нечто вроде сердитого выдоха. — Кыш!
Хотел швырнуть песком, но сил хватило лишь сжать скрюченные пальцы. По большому счету, шевелить мог только головой и совсем чуть-чуть стопами — аж любопытно стало, почему на бесплатный обед пожаловала лишь одна птица. Впрочем, ее товарки кружили все ниже, а многие расселись на изогнутых бревнах погибших кораблей и с громким гвалтом наблюдали за происходящим. Ставки, небось, делали — в самом ли деле большой двуногий зверь не опасен, или же умело притворяется. И если в ближайшее время не спугнуть эту морскую курицу, меня ждет участь пострашнее плена Легата.
Плен Легата... Зажмурился и заскрипел песчинками на зубах, разом позабыв и о чайках-людоедах, и о своем беспомощном положении. Битва за город, рыжий ублюдок, крылья суккубы — память растекалась, блекла, теряла очертания как давешний страшный сон, хотя на деле прошло несколько часов, а то и минут. Ингрид, Лера, Ермак и целый шлюп стариков теперь в лапах поехавшего садиста, а я черт знает где и ничем не могу помочь. Даже сраную крылатую крысу не в силах отогнать, демонист первого ранга, млять. И где подаренный меч?
— Арграхира... — не бросил звонким заклинанием, а болезненно выстонал, но суккуба вновь не вняла зову.
Красноглазая разведчица в нерешительности расправила крылья — зверь вроде на падаль не тянет, но и особо не шевелится. Есть или подумать? Проголодавшиеся товарки заорали громче обычного — пробуй, мол, быстрее, мы тоже хотим. Под давлением толпы гадина набралась смелости и клюнула повыше колена, сжав кожу точно калеными тисками.
От боли завыл не своим голосом и согнулся дугой, но тут же в изнеможении откинулся навзничь и часто задышал, обливаясь потом. Тварь отпрянула, но лишь для того, чтобы напасть с удвоенным ожесточением — почуяла, что бояться нечего. Сжав кулаки, приготовился к медленному скальпированию живьем, но тут по левую руку легла длинная тень, над головой свистнуло, и промеж грудок чайки вонзился ножик с черным ромбовидным лезвием и тонкой обмотанной пенькой рукояткой. Птица распахнула клюв, в недоумении (по крайней мере, мне так показалось) вылупилась и завалилась на бок.
Сквозь дикий ор и хлопанье крыльев протиснулся едва различимый скрип шагов. Глаза все еще застилала пелена слез — от боли, страха и палящего солнца, и первое, что удалось разглядеть — сапоги из мягкой кожи с двумя рядами ремешков, а чуть выше — полы плаща цвета хаки. Некто в капюшоне наклонился, вытащил оружие, пару раз провел лезвием по песку и отфутболил окровавленную тушку в воду. Подбросил клинок большим пальцем, как монетку, словно решая, пощадить найденыша или же прирезать что ту чайку. Но жребий, похоже, выпал удачный, и с ловкостью умелого фокусника незнакомец поймал оружие за «хвост» и сунул в крохотные ножны на левом плече — к пятерке таких же метательных ножиков.
— Ну дела, братан, — услышал довольно высокий, но притом с нотками хрипотцы голос, прежде чем губ коснулась фляжка из сушеной тыквы.
