Леонид Бородин
Выйти в небо
Небо... Что же оно такое, в конце концов, это многоцветное, неосязаемое марево, куда человеку нет доступа без придумки? А потом, когда с придумкой побываешь там, когда испытаешь движение и познаешь скорость, когда с движением и скоростью почувствуешь чудную, нематерьяльную плоть неба, ее сопротивление твоему вторжению и попустительство одновременно, когда вживешься и докажешь себя, опять же исключительно с помощью придумки, которая зовется самолетом, тогда уже и не думаешь о том, что вовсе не ты "сам летишь", а особым образом организованная железка оказывается более органична небесной пустоте, чем ты, человек, ею всего лишь управляющий. А вне "железки" чужд и противоестествен и мгновенно смертен. Но так думать нельзя и не надо. Обманное чувство хозяина или, по меньшей мере, соправителя, оно -- правильная радость, из которой, как из почвы, взрастают спокойствие и уверенность, и тогда начинается работа... А работа -- это уже понятно, привычно. Это как у всех людей во всех земных и неземных стихиях, где случается и приходится свершать работу. В море, положим...
Однако ж разница. Отошел от берега на сто метров, и близость берега еще страхует. Но сто метров вверх -- это еще не небо, но уже и не земля, и надо уходить прочь, потому что небо -- это то, что выше, а меж небом и землей пространство взаимной ревности, потому не балуй и не расслабляйся.
Теперь надо вспомнить, где это было... Легко сказать -вспомнить! В догоревшем костре, когда уже и угольков нет, вдруг что-то запоздало воспламенится, высветится в темноте на мгновение и медленно увянет. Памяти нет, такая вот болезнь предсмертная. Остались только судороги памяти. Иногда удается их спровоцировать напряжением, и тогда рваный клочок жизни высветится вдруг во всех деталях и пустяках, и хорошо, если в нем не окажется дурного или стыдного, потому что клочок-то рваный, ни причин, ни следствий -одна картинка... То-то настрадаешься...
Но надо вспомнить...
Свой последний побег в небо Федор Сергеевич обдумывал и готовил долго, и как только начал готовить, все время боялся не успеть, потому что жизнь уже была не в нем, а только рядышком, он будто бы даже мог наблюдать за ее неспешным, но и неостановимым истечением из тела. Безнадежный атеист, заподозрил тогда Федор Сергеевич, что жизнь и душа, это что-то не одно и то же, потому что жизнь истекала, а душа все еще ждала чего-то, с жизнью уже никак не связанного. Но в этом смысле он не хотел никаких открытий или откровений. Боялся, что тогда у него не хватит сил на главное -- на последний путь к небу, как он его себе сперва вообразил, а затем и начал готовить втайне от внука и всего его внучьего семейства...
Нет, надо вспомнить, где и когда пережил он самый постыдный в своей жизни страх к тому самому, в метрах измеряемому пространству, которое еще не небо, но уже и не земля. Обязательно надо вспомнить, потому что от этого принужденного воспоминания зависит, как Федор Сергеевич был уверен, все дальнейшее, произвольно загаданное пробуждение памяти, когда по желанию любая картинка прожитой жизни раз! -- и нарисовалась, и чтоб в его же воле придать ей движение вперед или назад. Федор Сергеевич верил, что такое возможно, и знал, что очень нужно.
Ан-12 заходил на посадку не с неба, а из-за восточных холмов -- а почему бы и нет? Погода ясная, безветренная, посадочная полоса широченная -- хоть вдоль садись, хоть поперек, да и вообще, когда всякий квадрат земли в памяти, почему бы по холмам да кустам не пошариться? Скучно, поди, ребятам -- изо дня в день, из года в год одно и то же...
Но вот и случилось, вспомнил! Зима сорок первого. Разведка сообщает начальству: немецкая техника отходит на Клин -проверить. Только-только пересели с "Илов" на "МиГи"...
Ан-12 подкатил к ангарам, выскочили мальчишки... В сорок первом он был таким же...
Так о чем вспомнил? Пересели с "Илов"... А первый боевой вылет на Ил-16 в четыре двадцать двадцать второго июня... А потом всех расколотили... Полностью два полка... Больше сотни машин, минимум потерь в воздухе, а сесть некуда. Земля -- ловушка. Из-под Гродно перелетели двадцать третьего на Черняны, а вечером этого же дня -- паника... Команда "Всем в воздух!". Лететь на Лиду. Садились ночью. Опыта ночных посадок -- ноль. "Ил" -костыль, фюзеляж короткий, шесть метров, на пробеге знай держи да держи...
Как он мог забыть эту ночь! Главная посадочная полоса в Лиде еще с весны на ремонте -- готовили бетонку для дальних бомбардировщиков. На Берлин готовились. Пришлось садиться на боковые -- и все сели. Без опыта. Сели! Бензин есть, заправиться нечем, шлангов нет. Боеприпасов нет. Техсостава нет. Перед рассветом началось. Волна за волной шли "сто десятые"... "мессера"... К девяти утра от двух полков один металлолом... Ни страха, ни ужаса... Одно удивление: как такое могло случиться, чтоб без боя потерять сотню машин?..
Там, у ангаров, куда подкатила "аннушка", парни-пилоты и техники по очереди рассматривали в бинокль его, пристроившегося со своим вещмешком на бугорке в десятке метров от края летного поля. А Федор Сергеевич и без бинокля видел их всех отчетливо -такую вот шутку сыграла с ним натура. Вся плоть в развале, а зрение -- как в восемнадцать и даже будто бы и того зорче.
