Опубликовано в журнале: «Волга» 2014, №3-4
Сергей Шикера
Выбор натуры
Роман
Виражи
Сергей ШИКЕРА - родился в 1957 году. С 1978 живет в Одессе. Публиковался в «Новом мире»; в «Волге» напечатаны роман «Стень» (2009, №9–10, 11–12), рассказы «Идущий против ветра. Записки неизвестного» (2010, №7–8), «Маклер» (2012, №9–10).
Жил человек в стране У
I
Осадок
Свеча на столе догорала, а другой в доме не было. Сараев перевел взгляд на гостя, еще раз попытался его вспомнить и не вспомнил. Он опустил лицо и с наслаждением закрыл глаза.
Как только подсевший к нему в «Виктории» моряк, загадочно улыбаясь, произнес: «Вы Сараев, Андрей Андреевич? Режиссер? Вы меня, конечно, не помните…» – Сараев сразу же его оборвал и заявил, что будет вспоминать сам, без подсказок, и показывал моряку ладонь всякий раз, когда тот порывался объясниться. Он лишь позволил незнакомцу назвать род занятий и имя, только имя. Звали его Павлом. Лет ему было около тридцати. «Не торопись. Вспомню. Само выскочит», – успокаивал Сараев. Глядя на моряка, он думал, что мог бы забыть и двухметровый рост, и грубое лицо, и грустную многозначительную усмешку, в которую то и дело складывались мясистые губы, и черную, как вакса, щетину на широких щеках, но уж эти хрустально чистые карие глаза с длинными ресницами вряд ли бы бесследно исчезли из памяти. Что-то тут было не так. Из закрывшегося подвала они, прихватив вина, поднялись к Сараеву домой, где уже сутки не было света, и вот в родных стенах, в темноте его развезло.
– Ну что, не вспомнили? – спросил моряк.
Сараев, не поднимая головы, дернул плечами. Ему уже было все равно. Возможно, знакомство было столь мимолетным, что и вспоминать не стоило.
– Я Павел Убийволк, мальчик с фокстерьером, – сказал моряк. – Помните такого?
Сараев некоторое время сидел неподвижно, потом размеренно закивал. И подумал: пора всё это прекращать, а то они летят и летят ко мне изо всех темных углов, как дурная мошкара на свет. Зачем они мне? Я их не звал. Спать.
Мальчика с фокстерьером и с грозной фамилией Убийволк он вспоминал утром, стоя с чашкой кофе у окна. Да, «мальчик с собакой», эпизодическая роль в его втором, незаконченном фильме. Едва начатом фильме… Ух ты! У самых глаз за окном, как из воздуха, появился дятел. Быстро оббегав и облетев дерево и ни разу по нему не стукнув, он меньше чем через минуту упорхнул. Платан за окном стоял так близко к дому, что взгляду открывалась только срединная часть его необъятной кроны. Кривизна покоробленных долгим зноем листьев и многочисленные рыжеватые шары на длинных черенках сообщали ему в эту пору дополнительную узорчатую нарядность. Не дать ли этому красавцу имя, подумал Сараев и тут же набрал их с десяток: Борободур, Бранденбург, Бахчисарай, Будденброк, Баальбек, Бомбей… Неизменная начальная «Б» подчеркивала богатырскую мощь дерева, а перечень имен, скорее всего, был навеян рассказами мореплавателя Убийволка, пестревшими чужеземными названиями.
Вчера Сараев немного перебрал. Не много, но перебрал. Состояние теперь было так себе. Не похмелье, слава Богу, а всего лишь легкий озноб да время от времени набегавшая тень беспричинной тревоги. Ну и никуда не девшийся скверный осадок. Деньги, на которые Сараев вчера начал пить, чтобы от него избавиться, он выпросил накануне у случайного собутыльника. Более того: выклянченные деньги и были тем самым осадком.
Позавчера вечером подвал был полон, и трое юношей сели за сараевский стол. Такие аккуратные, хорошо одетые молодые люди в «Викторию» заходили не часто, разве что выпить по внезапно свалившемуся поводу или отметить случайную встречу. Заведовал столом, то есть бегал к стойке, веселый говорливый паренек, полнеющий, с наметившимися залысинами; он же попутно угощал Сараева. Однако просить деньги Сараев решил не у него, а у самого неприятного из всей троицы брюнета с темным, цвета ветчины, румянцем и спокойными холодными глазами, с которым он несколько раз безуспешно пытался заговорить. Всего противней было то, что своей жалкой просьбой Сараев почему-то еще и надеялся расположить к себе надменного юношу, вызвать у него сочувствие, даже симпатию. Что-то такое в сбивчивом сараевском обращении тот, очевидно, уловил и, протягивая новенькую бумажку, вложил в ленивый жест и в сопровождавшую его ухмылку столько брезгливого презрения, что Сараев еще с четверть часа, пока компания не ушла, сидел, виновато улыбаясь, держа купюру между пальцами, не решаясь сложить и спрятать ее в карман.
Такой вот кусающий себя за хвост зеленый змий: унижаться, чтобы было на что завтра это унижение залить… Ладно, что уж теперь вспоминать. Было и было. Бывало и не такое. Просто надо завязывать с этим пьяным попрошайничеством, постепенно входящим в привычку.
Одевшись, Сараев по заведенному недавно вновь обыкновению подошел к зеркалу. Долгое время он заглядывал в него лишь мимоходом, и за летучими процедурами – пригладить волосы, поправить заломившийся воротник рубашки – не успевал толком себя рассмотреть. Теперь, когда с легкой руки продюсера Вадима начались встречи с «нужными» людьми, к чему готовиться приходилось чуть тщательней, чем к походу за хлебом, Сараев едва ли не заново привыкал к своему отражению. Все последние месяцы он сидел сиднем, дряхлел, оплывал, внутренние часы, казалось, отсчитывали уже шестой десяток, подбираясь к середине, и тут на тебе – всё тот же юношеский габитус и то же моложавое лицо, по которым его тотчас узнавал любой, перекинувшийся с ним двумя-тремя словами четверть века назад. Разве что чуть прибавилось седины. Не Дориан Грей, конечно, но и не безнадежный пенсионер с одышкой и угасшим взором, каким он себя ощущал. Некоторой мешковатости, впрочем, нельзя было не заметить. Что с его образом жизни и при отсутствии в доме утюга было неудивительно.
