В каком смысле? Да в том, что часто жизнь как раз и есть всего лишь Второй режиссер, не больше. Сегодня мы отправимся в кино. Назад, в тридцатые годы, и еще дальше, в двадцатые, и за угол — в «Синема-Палас» старой Европы. Героиня — прославленная певица, Не опера, даже не «Сельская честь», нет, совсем не в том роде. «La Slavska», так ее называли французы. Жанр: на одну десятую цыганщина, на одну седьмую русская деревня (она была по рождению крестьянка) и пять девятых — популярные песни, то есть мешанина из фальшивого фольклора, армейской мелодрамы и казенного патриотизма. Незаполненный остаток уйдет на физическую мощь ее великолепного голоса.
Родившийся в сердце России, по крайней мере географическом, он со временем достиг больших городов, Москвы, Санкт-Петербурга, и царского окружения, где этот жанр высоко ценился. Ее фотография висела в уборной Шаляпина — русский народный головной убор с подвесками из крупных жемчужин, рука подпирает щеку, ослепительные зубы меж полных губ и поперек — крупная корявая надпись: «Тебе, Федюша» Звездчатые снежинки, успевая выявить каждая свою неповторимую симметрию, тихо опускаются и тают на плечах, рукавах, усах и шапках публики, ждущей в очереди, когда откроются кассы. Она до самой смерти всего больше дорожила — или притворялась, будто так ук дорожит, — аляповатой брошью в виде медали, подарком царицы. Это было изделие одной ювелирной фирмы, которая добилась большого коммерческого успеха благодаря тому, что на каждый праздник подносила императорской чете какую-нибудь (год от году все более ценную) эмблему царской власти — то огромный аметист, а на нем усыпанная рубинами бронзовая тройка, точно Ноев ковчег, застрявший на вершине горы Арарат; то на хрустальном шаре размером с арбуз — золотой орел с ромбическими бриллиантовыми распутинскими глазами. (Впоследствии, много лет спустя, наименее символические из этих подарков Советы выставили на Всемирной выставке как зримые черты расцвета своего искусства.)
Если бы все шло так, как тогда представлялось, она бы, возможно, и сегодня пела в натопленном Зале дворянского собрания или в Царском Селе, а я, сидя в глухом степном углу, выключал бы радио, на всю матушку-Сибирь транслирующее ее голос. Но судьба свернула не туда; и когда случилась Революция, а затем Война Красных и Белых, ее расчетливая крестьянская душа выбрала более практичную сторону.
На фоне призрачной атаки призрачной казачьей конницы тают титры с именем второго режиссера. Виден молодцеватый генерал Голубков, равнодушно наблюдающий за сражением в театральный бинокль. Когда кинематограф и мы были молоды, то, что открывается взору, нам показывали в двух соприкасающихся кругах-картинках. Теперь не то. Мы только видим, как генерал Голубков, вдруг встрепенувшись, вскакивает в седло, вздергивает на дыбы своего скакуна, застив на мгновенье полнеба, и бешено бросается в гущу битвы.
Но неожиданно обнаруживаются инфракрасные лучи в спектре искусства: вместо общепринятой пулеметной дроби слышно далекое женское пение. Приближается, нарастает и наконец разливается во всю ширь. Роскошное контральто, исполняющее что там в фонотеке подобрал музредактор из русских протяжных песен. Так кто же ведет в бой инфра-Красных? Женщина! Поющая душа этого особого, специально обученного батальона. Она шагает впереди, топча русскую народную люцерну и распевая песню «Волга-Волга». Отважный молодец и джигит Голубков (теперь мы понимаем, что он углядел в театральный бинокль), хоть и ранен в нескольких местах, на всем скаку подхватывает и увозит ее, буйно отбивающуюся, с поля боя.
Самое странное, что этот пошлый сценарий воплотился в реальной жизни. Я лично знаю по меньшей мере двух надежных свидетелей описанного эпизода; и часовые истории пропустили его, не оспорив. Совсем немного времени прошло, а мы уже видим ее в офицерской столовой, где она сводит собравшихся с ума своей пышной смуглой красой и дикими разудалыми песнями. Она была Прекрасная Дама, но не жестокосердая, а трепетно-живая, не в пример Луизе фон Ленц или Зеленой Леди. Это она скрасила им дни общего бегства, которое началось вскоре после ее волшебного появления в лагере генерала Голубкова. Мы видим, как в сумрачном небе зловеще кружат вороны, или галки, или каких там птиц удалось для этой цели раздобыть и одна за другой садятся на усеянную трупами подходящую равнину где-нибудь в штате Калифорния. Вот мертвая рука белого солдата сжимает медальон с портретом матери. А рядом лежит красный солдат, и на его развороченной груди — письмо из дому и то же самое старушечье лицо наплывом поверх тающих строк.
Тут, как положено, контраст: взыгрывает громкая музыка, хлопают в такт ладони, притоптывают сапоги — это гуляет штаб генерала Голубкова. Ходит в танце грациозный грузин с кинжалом, толстобокий самовар сконфуженно отражает искаженные лица, Славская, запрокинув голову, гортанно смеется, и скотски пьяный, жирный военврач (шитый золотым позументом ворот расстегнут, лоснящиеся сальные губы собраны в плотоядный поцелуй) тянется через стол (крупным планом опрокинутый бокал), чтобы обнять — пустоту, так как жилистый, совершенно трезвый генерал Голубков успел подхватить ее и теперь, стоя с ней рядом перед всей честной компанией, холодным ясным голосом объявляет: «Господа, позвольте вам представить мою невесту», — но тут среди наступившей тишины в окно залетает шальная пуля, вдребезги разнеся рассветно голубеющее стекло, и только после этого все громогласно приветствуют славную чету.