Слова «реставрация капитализма в России» стали уже расхожим выражением (особенно в левых кругах). Вышли в свет книги с таким названием[1]. В некоторых вузах «реставрация капитализма в России» (именно в такой формулировке) введена отдельной темой в учебные курсы. Например, в Московском экономико-правовом университете – для студентов всех форм обучения[2]. Быстрое внедрение термина облегчалось тем фактом, что о «реставрации капитализма» даже не в России, а еще в СССР давно уже писали западные «госкаповские» и сталинистские (маоистские) авторы, причем некоторые их книги были переведены и на русский язык[3]. Было очень легко и соблазнительно воспользоваться уже готовым термином-клише, как сказал бы Р. Докинз, «мемом».
На самом деле то, что произошло на территории бывшего Восточного блока, вовсе не было реставрацией. Правильнее было бы назвать это «вторым пришествием капитализма» или, еще лучше, «вторым изданием капитализма» – по аналогии со знаменитым выражением Энгельса «второе издание крепостничества». Подобно тому, как «второе издание крепостничества» не было реставрацией «первого издания», возвращением к нему, а радикально от него отличалось, так и «второе издание капитализма» не является возвращением к «первому», его «реставрацией».
Ниже я постараюсь аргументировать эту позицию.
Для начала спросим себя: в какой степени вообще правомерно употребление термина «реставрация»? Если оставаться на почве политической науки, то, как я в свое время показал в работах «Этапы революционного процесса»[4] и «Национальный революционный процесс: внутренние закономерности и этапы»[5], реставрация является политическим режимом, наследующим последнему этапу стандартного революционного цикла (этапу открытой контрреволюционной диктатуры, Брюмеру, бонапартизму). Режим реставрации воспроизводит дореволюционный фасад, но не посягает на основные экономические достижения революции (если посягает – происходит «революция», вроде Революции 1830 года во Франции или «Славной революции» в Англии, корректирующая крайности режима реставрации). Другим вариантом наследования завершившегося революционного цикла может быть вырождение режима открытой контрреволюционной диктатуры (бонапартистского режима) в режим контрреволюционной демократии (как это было во Франции с режимом Тьера – Мак-Магона, превратившимся в «обычную» Третью республику, когда, по известному определению, «республика без республиканцев» сэволюционировала до «республики буржуазных республиканцев»).
В случае России правомерно будет говорить о реставрации только тогда, когда мы увидим восстановление монархии (разумеется, уже конституционной, разумеется, по сути бутафорской) при наличии капиталистических отношений. Вторым обязательным условием должна быть реституция либо (как вариант) возмещение ущерба (пусть не полностью) за утраченную собственность. Пока этого нет, мы не можем говорить о реставрации.
Да, конечно, в России есть силы, стремящиеся к восстановлению монархии, но они пока если не маргинальны политически, то явно находятся в меньшинстве даже внутри правящего класса. Да, конечно, такой влиятельный политический актор, как РПЦ, чуть не продавил в 2007 году закон о возвращении церковного имущества, где это возвращение ничем не отличалось от реституции, – но ведь не продавил же (и вовсе не потому, что законопроект основывался на мошенническом постулате о возвращении церкви имущества, национализированного «безбожными революционерами», в то время как в царской России церковь была государственным институтом, и имущество ее принадлежало государству, а потому, что в администрации президента сообразили: принятие такого закона прямо повлечет за собой тотальную реституцию, иначе все остальные наследники дореволюционной собственности окажутся противозаконно дискриминированы).
То есть если бы вместо путинско-медведевского режима «мягкого бонапартизма» – с его бутафорской законодательной ветвью власти, карманной парламентской оппозицией, контролем над «большими СМИ», жесткой уздой для оппозиции внепарламентской, репрессивным трудовым законодательством и тотальным сращиванием государственной бюрократии с большим бизнесом – мы бы видели, вслед за реабилитацией и канонизацией царской семьи, возвращение императорскому дому дореволюционной собственности, а вслед за этим – и более широкую реституцию и какой-то компромисс между старыми (дореволюционными) и новыми (постсоветскими) собственниками, выражение «реставрация» было бы вполне уместно.
Соблазнительно, разумеется, поискать черты сходства между дореволюционным российским капитализмом и капитализмом современным. Таких черт должно быть по определению много. А обыденное сознание по своей природе недиалектично и повторяющиеся феномены и процессы склонно воспринимать как однотипные, то есть антинаучно. Если же мы отнесемся к пресловутым чертам сходства не как обыватель, а так, как полагается ученому, мы обнаружим, что они превращаются в черты различия.
Обратимся к некоторым наиболее показательным и важным примерам.
Первое, что кажется очевидным, это то, что Россия вновь, после «советского промежутка» вернулась в мировую капиталистическую хозяйственную систему
