Александр Тарасов
Молодёжь как социальный бульдозер
Первым, кто четко и ясно указал на функцию молодежи как «социального бульдозера» в современном обществе, была Маргарет Мид, выдающийся американский антрополог и этнограф, получившая в 1956 г. звание Выдающейся женщины XX века, а в 1969 г. — титул «Матери Мира». На «молодежную революцию» 60-х годов М. Мид откликнулась замечательной книгой «Культура и преемственность» — и вот в ней-то впервые и осмелилась высказать до того крамольную мысль, что с определенной стадии развития цивилизации молодежь перестает играть роль только ученика, младшего партнера взрослых, «пушечного мяса», а начинает выполнять важную функцию «социального бульдозера», расчищающего путь для происходящих в обществе изменений[1].
Подозрения такого рода зарождались в отдельных головах и раньше. Бытовала, например, с начала XX века грустная шутка, что смена идей в науке происходит не вследствие того, что новые знания, открытия и теории вытесняют устаревшие, а просто потому, что старшее поколение ученых вымирает — и их место занимает молодежь, которая уже изначально исповедует другие, более современные и прогрессивные взгляды. Но М. Мид впервые поставила дело на научную основу. Она разделила все культуры в мире на три вида: постфигуративные, кофигуративные и префигуративные. Постфигуративная культура — это традиционное общество, где все изменения протекают медленно, поколения в основном повторяют жизнь друг друга и дети (молодежь) учатся у взрослых. Кофигуративная — это современное общество, где происходят быстрые изменения, и дети (молодежь) и взрослые вынуждены учиться у сверстников. Префигуративная — это общество будущего, где вал быстрых изменений требует творчества от большинства членов общества, и потому дети (молодежь) и взрослые взаимно обучают друг друга. Роль «социального бульдозера» молодежь начинает играть лишь в кофигуративном обществе. И лишь в префигуративном эта роль приобретает характер безусловно прогрессивный, молодежь получает дополнительные права и становится представителем будущего в настоящем[2].
М. Мид была не единственной, кто догадался, что бунтующая молодежь 60-х — это «агенты будущего в настоящем». Джек Ньюфилд написал об этом целую книгу, в которой он назвал бунтарей «пророческим меньшинством»[3].
Бунтующая молодежь 60-х отрицала рутинную «цивилизацию» корпоративной Америки — с ее ханжеской моралью, убогим интеллектом, расовыми предрассудками, конвейерной экономикой, пещерным антикоммунизмом, показной религиозностью, стандартизированным образом жизни, позитивистским конформистским мышлением. Она требовала создания нового общества — общества без репрессивной морали, без репрессивных политических институтов, без примата конформизма, без игнорирования интересов личности, без отчуждения, общества, где творческая деятельность, самовыражение, самореализация таланта были бы в чести, а не в загоне. Независимо от того, к какому сообществу принадлежали бунтари — к хиппи, йиппи, «новым левым», борцам за гражданские права, борцам за равноправие негров, пуэрториканцев, индейцев, чиканос, к рок-культуре, «параллельному кино», «вне-бродвейскому театру», «психоделической живописи», движению за новый образ жизни (коммуны) или к «движению Иисуса», — представления молодых бунтарей радикально отличались от представлений их отцов. Они создали общую для целого поколения субкультуру — контркультуру.
Понятно, почему в студентах-бунтарях 60-х М. Мид увидела «социальный бульдозер» будущего: легко воспринимая новейшие достижения и открытия, чутко улавливая тенденции развития и будучи более приспособленной к жизни в будущем, чем поколения их отцов и дедов, бунтующая молодежь давила на мир «взрослых», разрушая устаревшие, консервативные, утратившие адекватность институты, представления и порядки.
Молодые бунтари учились друг у друга — и активно навязывали свои взгляды «миру взрослых». Они действительно были «другими». Специально изучавший лозунги и мышление бунтующей молодежи профессор-психиатр (какая трогательная деталь! — именно психиатр) Кеннет Кенистон обнаружил, что между этой молодежью и взрослым миром сложилась «расширяющаяся пропасть». Молодежь, в частности, отрицала гражданскую и политическую активность в формах, предлагавшихся буржуазной демократией, как «бесплодную», не верила официальным политикам и официальным средствам массовой информации, не верила в закономерность, правильность и упорядоченность окружающего мира, в то, что «взрослый мир» обладает монополией на истину, в то, что современное общество учитывает в своей деятельности интересы отдельных личностей, в то, что нужно делать карьеру, добиваться успеха в обществе и в бизнесе, в то, наконец, что «американский герой» — супермен со стальными мышцами, тяжелой нижней челюстью, железобетонной логикой рассуждений и толстым кошельком — чем-то лучше нерешительной, мятущейся, сомневающейся эмоциональной натуры[4]. В США, где десятилетиями всех приучали к мысли, что «дело Америки — это бизнес», молодежь 60-х вдруг послала этот бизнес куда подальше. Опрашивавшая молодежь специальная социологическая группа во главе с Джереми Мейном с обалдением констатировала, что лишь 18 % согласны с тем, что деньги играют большую роль в жизни, и лишь 12 % студентов хотят стать бизнесменами, в то время как 79 % — художниками, музыкантами, учителями, психологами, учеными, изобретателями, журналистами и революционерами, то есть творческими работниками
