На Донбассе купола церквей — тёмные. Гораздо темнее, чем в большой России, здесь.
Тёмное золото, будто бы замешенное с углём. Едешь на машине по Донецкой народной республике — и видишь: то здесь, то там вспыхивает тёмный купол.
Очень много разрушенных православных храмов. Наверное, надо пояснить, что стреляют по ним с той стороны — артиллерия, миномёты или танки ВСУ[1].
Порой храм стоит на открытом пространстве, его видно издалека, как единственный головастый цветок на поле.
— Это не случайное попадание, — говорит мне мой спутник. — Часто осмысленно били именно в храмы.
Если быть точным: только на территории Донецкой республики разрушено во время войны семьдесят православных храмов. Пусть кто-нибудь попытается доказать, что это случайное совпадение.
Мы выехали с утра в компании главы ДНР Александра Захарченко в кои-то веки не по делам боевым, а с мирной целью — вручить ключи от новых квартир жителям Дебальцево: там возвели 111 новых, очень симпатичных, домиков.
Неожиданно звонят на мобильный заместителю главы, с которым мы едем в его потрёпанной «Ниве».
Есть информация, что по дороге может быть покушение на главу.
Убить Захарченко — безусловная мечта для многих.
Информацию тут же передали главе и его начальнику охраны. Надо было отменять поездку.
Через три минуты от Захарченко передали: нет, едем. Просто сменим маршрут.
Маршрутов всегда закладывается несколько, каким именно поедет глава, не знает до последнего момента почти никто, или вообще никто — потому что за минуту до выезда сам Захарченко может принять новое решение.
В этот раз решение его — парадоксально.
Мы должны были ехать в Дебальцево, делая серьёзный крюк, — чтоб держаться подальше от передовой.
Но Захарченко то ли забавляется, то ли доверяет своему чутью: и мы летим по трассе, которая проходит ровно по передку.
— Вон дом видишь? — показывает мне зам главы. — Там украинские снайпера сидят. А вон их позиции… Вон в той зелёнке они тоже есть…
Но здесь нас, похоже, вообще не ждали.
На улице — солнечный декабрьский денёк, всё кажется безоблачным и мирным.
Я смотрю на купола и вспоминаю, где уже видел этот тёмный свет.
Захарченко не курит только под капельницей. Когда нас познакомили — он не курил.
Раздетый по пояс, он лежал на диванчике, в комнатке за своей приёмной. Рядом, за столом, сидели врач и медсестра, тихие и тактичные женщины.
Подкапывала какая-то животворящая жидкость, сразу из двух банок.
Разговаривая, Захарченко время от времени недовольно поглядывал на эти банки, ему казалось, что всё происходит слишком медленно.
Потом я заметил, что ему так кажется всегда: жизнь должна происходить быстро — нестись с такой скоростью, чтоб цветы и травы склонялись по пути.
Наконец, его отцепили от склянок, он быстро встал и начал одеваться в свою почти неизменную «горку», которая, ничего не поделаешь, идёт ему куда больше костюма и даже парадного кителя.
«Горка» была выстиранная, опрятная, но явно поношенная.
— Ты всю войну в ней прошёл? — спросил я. Прилюдно я буду обращаться к нему на «вы»; в неофициальной обстановке на «ты».
— А по ней видно. Я тебе сейчас покажу. Вот она, зашитая-перешитая, подряпаная, потёртая. Её от пота, и от крови стирали. Когда в меня пуля попала, мне распороли штанину; потом зашили. И в берцах в этих я тоже всю войну проходил. Вот заплатку на берцах поставили — наши мастера сапожники.
Последний раз Захарченко был ранен в ногу, пуля прошла над самой пяткой — он заметно прихрамывает.
«Надо же, — думаю, — оставил старые берцы».
Но про суеверия пока не спрашиваю; не очень понятно: ходить в прострелянных берцах — это суеверие, или, что ли, бравада, или ещё что-то; может, просто берцы жалко.
— Поменяешь форму?
— Конечно, одену новую.
— Когда войны не будет?
Захарченко вешает на ремень нож, он всегда с ножом, и, быстро подняв взгляд, секунду смотрит на меня:
— Войны не будет? Будет. Как начиналась Вторая мировая? Тоже с таких вот непонятных конфликтов: то Польша, то Чехословакия, то Финляндия, то ещё что-то. А тут мы, тут Сирия. Давайте смотреть правде в глаза. Мы сейчас врубимся по полной программе. Уже врубились. Исходя из опыта истории пройдёт два-три года — и мы сцепимся. Всё, что должно решиться кровью и железом, оно решится кровью и железом, и больше ничем. Ты не сможешь убрать из СБУ[2] 70 % ЦРУшников без применения силы. Ты не сможешь убрать из их Минобороны всех заезжих советников. А как ты будешь с Яценюком разговаривать? Он агент ЦРУ, и не только он. — Захарченко затягивает ремень, и уже по дороге в свой кабинет договаривает:
— Всё, что должно решиться войной, рано или поздно ею решится. Любая драка должна завершиться чьей-то победой или поражением. Если мы решим случившееся миром, то и я, и 90 % из тех людей, которые здесь остались, — все мы будем считать, что у нас украли победу. А те, которые там, — как они будут воспринимать нас? Если у них неправильное правительство, которое выбрало себе не тех союзников, и армия их неправильно себя вела, — это не может так закончиться, как сейчас. Мы с людьми на другой стороне — одной крови, и здесь не может быть выигравших и проигравших. Если ты нёс слова правды и проиграл — значит, возвращайся на другую сторону и стань победителем.
