Филип Хозе Фармер. Вперед, мой челн![1]
Sail On! Sail On! by Philip Jose Farmer, 1952
Брат-искромет недвижно заклинился в узкой щели между реализатором и стенкой крошечной каморки на полуюте. Время от времени он отстукивал указательным пальцем на ключе быструю дробь, а иногда устремлял взгляд своих серо-голубых, как родное ирландское небо, глаз в дверной проем. Видимость была отвратительная.
Снаружи смеркалось; горел фонарь. В круге света маячили двое моряков, облокотившихся на релинг. Чуть в отдалении переваливались с волны на волну «Нинья» и «Пинта», два темных силуэта в россыпях ярких огоньков. А еще дальше — до самого горизонта простирался Атлантический океан, и багровый купол восходящей Луны отбрасывал на темную зыбь кровавую дорожку.
Над тонзурой монаха тускло горела угольная нить единственной в каморке лампочки, высвечивая сосредоточенно нахмурившееся лицо, все в жировых складках.
Светоносный эфир полнился треском и шипением помех, но в наушниках уверенно попискивали точки и тире, срывавшиеся с ключа оператора на Канарских островах, в Лас-Пальмасе.
«Ш-ш-ш… Стало быть, шерри у тебя уже кончилось… Ш-шпок… Не повезло… Кр-рак… старый пропойца… З-з-з… Да простит Господь твои прегрешения…
Куча сплетен, новостей и тому подобного… Ш-ш-ш… Подставь поближе ухо… ухо а не шею, старый греховодник… Говорят, турки собирают армию… Кр-рак… в поход на Австрию. Ходит слух, что эти летающие сосиски, которых столько видели в последнее время над столицами христианского мира, на самом деле турецкие. Более того, поговаривают, изобрел их ренегат-роджерианец, обращенный в ислам… Ну и… ш-ш-ш… вот что я скажу! Никто из нас на такое не способен. Это все клеветнические происки наших недругов внутри святой церкви, те только спят и видят, как бы нас дискредитировать. Однако многие верят…
Сколько, по расчетам адмирала, осталось до Сипанго?
Фс-с… В сегодняшней проповеди Савонарола обрушился на Папу, флорентийское купечество, греческие искусство и литературу и, конечно же, на эксперименты последователей святого Роджера Бэкона… З-з-з… Этот тип совершенно искренне заблуждается, тем и опасен… Попомни мое слово, не миновать ему костра, который он все предрекает нам…
Б-бах… А вот новый анекдот — обхохочешься… Идут двое ирландских миссионеров, Пэт и Майк, по улице в Гранаде, тут на балкон выходит прекрасная сарацинка и выплескивает горшок с… ш-ш-ш… а Пэт поднимает голову и говорит… Кр-рак… Неплохо, а? Это брат Хуан рассказал вчера вечером…
P.V… P.V… Как у тебя, есть еще что-нибудь?.. P.V… P.V… Понимаю, понимаю, опасно так шутить, но сегодня, вроде бы, прослушивать не должны… По крайней мере, мне так кажется…»
И долго еще эфир бурлил точками и тире. В конце концов брат-искромет отстучал P.V. — Pax Vobiscum[2] конец разговора. Потом выдернул штекер наушников из гнезда и сдвинул, как полагалось, их чашечки к вискам.
Выбравшись на полусогнутых из своей каморки (пребольно оцарапав при этом брюхо о выступающий настил палубы), брат-искромет подошел к борту. Под фонарем, облокотившись на релинг, стояли де Сальчедо с Торресом и переговаривались вполголоса. Золотисто-рыжие волосы пажа, иссиня-черная борода переводчика ярко блестели в полумраке. Гладко выбритый подбородок монаха на мгновение сверкнул розовым, а сутана ордена Святого Роджера — светло-малиновым. Отброшенный назад капюшон служил вместилищем для блокнота, перьев, склянки чернил, гаечных ключиков и отверточек, учебника криптографии, логарифмической линейки и справочника по ангельским законам.
— Ну как, старикан, — фамильярно произнес молодой де Сальчедо, — что слыхать из Лас-Пальмаса?
— Ничего не слыхать. Сплошные помехи. — Монах кивнул на поднимающуюся над горизонтом Луну. — Вот это светило так светило! — зычно выкрикнул он. — Огромное и красное, прямо как мой драгоценный нос!
Моряки расхохотались.
— Но, святой отец, — отозвался де Сальчедо, — с течением ночи Луна будет бледнеть, пока совсем не сойдет на нет. А ваш хобот, напротив, станет искриться и расти пропорционально квадрату восхождения…
Он осекся и широко ухмыльнулся, так как монах вдруг клюнул носом, подобно уходящему на глубину дельфину, снова вздернул нос, подобно дельфину, выныривающему из волн, и опять отдался на волю ароматических течений. Монах замер перед моряками, и, казалось, маленькие блестящие глазки его сыплют искрами почище реализатора в каморке на полуюте.
Еще несколько раз он шумно, как дельфин, втянул воздух. Потом, придя к определенному заключению, довольно подмигнул. Впрочем, своим открытием он сразу делиться не стал, предпочтя на этот раз пути окольные.
— Этот брат-искромет с Канарских островов такой затейник, — проговорил он, — чего только от него ни услышишь. Он регулярно снабжает меня пищей для самых разных философических штудий, от вполне здравых до совершенно бредовых. Сегодня, например, как раз когда нас прервала эта… — он покосился на огромный налитый кровью глаз в небе, — мы обсуждали гипотезу о параллельных мирах, впервые выдвинутую неким Дисфагием из Готэма. Этот Дисфагий предположил, будто во вселенных, что совпадают во времени, но не соприкасаются, могут существовать и другие миры; будто Господь наш всемогущий, творец бесконечности — Верховный Алхимик, другими словами — мог или даже был обязан сотворить превеликое множество континуумов, в которых произошли все мыслимые события.
