Оранжевое солнце медленно, без охоты, отступило за горизонт. На ровной поверхности моря высветилась ослепительно-жёлтая дорога. Рыбаки болтали, что можно достичь Большой земли, если плыть по волшебному пути. Урман грезил дальним солнечным краем. На зелёных берегах могучие твердыни тянули шпили башен к кровавым небесам, буря раздирала алые стяги, под звуки труб король сзывал рыцарей на брань. Но здесь, на севере Рюгена, до этого никому не было дела.
Утес вклинился в тёмное море. Волны подступали к рыжим стенам. Пахло солью и водорослью. Редко, неуверенно кричала одинокая чайка. На развалинах бывшего маяка, обхватив колени, сидел парень лет двадцати. Седой ковыль подступал к белым плитам, перешептывался с колосьями ржи с поля, и казалось, они обсуждают странного человека.
Ветер раздувал темные волосы. В шерстяных штанах и черном камзоле было немного жарко, но он привык терпеть, воины должны быть выносливыми.
«Жизнь будто замерла: дни походят один на другой, – подумал Урман. – Рыбаки выходят в море, старики чинят сети, женщины нянчат детей. И лишь я один в стороне»…
Парень услышал острожные шаги за спиной. Не надо было оборачиваться, чтобы узнать родного отца. Сирмат всегда ходил тихо, будто подкрадывался.
– Я знал, что ты будешь здесь, – сказал отец. Он был ещё крепким стариком с жилистыми руками. Ветер растрепал гриву длинных, цвета соли с перцем волос.
– Ты с детства прибегал на утёс, когда злился.
– Я не злюсь на тебя! – соврал Урман. Спазм перехватил горло. Юноша не хотел показывать слабости и стиснул зубы.
– Нет, злишься, потому что я не богач и не владетель. У меня нет дружины, лодок. Но это не значит, что я пустое место. Человек не измеряется одними богатствами.
– Да? – Парень вскочил на ноги. – Ты всегда учил одному и тому же. Главное, уважение! И что теперь? Оглянись, в этой дыре нас никто не уважает! Мы – чужие! Они… грязные рыбаки, простолюдины, морская пена и смеют… смеют жить счастливо!
Старик отвернулся. Когда-то он был знаменосцем заморской рати, но те времена давно прошли. Бывший воин следил за порядком в придорожном трактире.
– Я плохой отец, – глухо сказал Сирмат, некогда наречённый Честным. – Я не воспитал тебя в уважении к другим. Если ты и впрямь так считаешь – иди куда знаешь! Но каким вернёшься, а я знаю рано или поздно вернёшься, будет зависеть только от тебя!
Разговор закончился. Старик едва ли сказал больше слов разом за всю жизнь. Сирмат и до смерти жены был немногословен, а после и вовсе замкнулся, будто ледяной стеной отгородился от мира. Только сейчас, после размолвки, Урман понял, что совсем не знает отца.
Всё началось в том самом злосчастном трактире, где работал, «служил», как он называл, Сирмат. А если точнее, то ещё немного раньше, когда Миа, невеста Урмана, объявила расторжение помолвки.
– Извини, но я полюбила другого, давай останемся друзьями! – предложила девушка. Урман любил её черные локоны, белоснежную кожу, живость. Он знал, что Миа легкомысленная, но считал, что в силах изменить чужой характер.
На лице гордеца не дрогнул ни один мускул, как будто бы его каждый день бросали невесты. Но внутри полыхало пламя. «Какими к дьяволу друзьями? – рычали внутренние демоны. – Выставила меня на посмешище! Да сгори ты в Бездне со своим любовничком! Ещё пожалеешь»!
Его, сына рыцаря, простолюдинка предпочла какому-то рыбаку! Но задней благоразумной мыслью Урман понимал, что сам по себе он пустое место. За годы мира рыцарей перестали уважать. Рыцари ничего не производили. Любая работа представлялась нарушением чести. По меркам односельчан Урман был пустым ненужным человеком. Он плохо плавал, не умел править лодкой, лепить горшки, пахать землю. Конечно, чтобы не умереть с голоду, приходилось пасти овец, прямо как первым пророкам, и наниматься охранником к купцам, но этого было мало.
В селе не было иных развлечений кроме церкви и трактира. Но в церкви не наливали. К тому же в трактире останавливались путешественники, паломники с материка, торговцы. Иные и вообще приходили просто послушать свежие слухи и отдохнуть от семьи.
Урман тосковал в дальнем углу: худший день в жизни, казалось, все знают о разрыве, и только об этом пересуживаются. Под вечер прибыла новая компания: юноша заволновался, почувствовал неизвестные чарующие запахи. Гости, в форменных черно-белых ливреях с откинутыми капюшонами, завладели вниманием. Взгляд остановился на посеребренных узорчатых ножнах. Это были воины!
Дверь скрипнула, вошёл ещё один. Посетитель был невысоким мужчиной лет сорока в коротком пурпурном плаще с золотой фибулой на плече. Рассыпанные русые волосы придали сходство со львом. Патриций! Люди такого положения никогда не посещали село. Юноша перебрался поближе, на соседнюю лавку и втиснулся между рыбаками.
Едва гость утолил первый голод, как на него нахлынул шквал вопросов. Урман слушал в оба уха. Путешественник представился Хоконом, посланцем города Перемога.
– Мы едем к герцогу для разрешения на набор наемников, – объяснил патриций. – Я слышал на Рюгене ещё умеют брать меч с правильного конца.
– Будет война? – спросил Сирмат. Старик стоял поодаль, облокотившись об дверной косяк, и говорил негромко, но так, что все слышали.
