Василь БЫКОВ
ВОЙНА - ПОЖИЗНЕННАЯ БОЛЬ
Предлагаемая читателю подборка писем Василя Быкова к Лазарю Лазареву - часть их большой переписки, которая продолжалась с середины 60-х годов вплоть до смерти писателя в 2003 году.
Все эти долгие годы их связывала самая тесная и “ничем не омраченная” - как пишет Быков в одном из своих писем - дружба.
Лазарев считал Быкова одним из самых значительных писателей “из так много давшего нашей литературе фронтового поколения”, и, вероятно, не было ни одного его произведения, на которое Лазарь Ильич не откликнулся бы статьей или рецензией. А Быков относился к нему не только как к близкому другу, но и как к советчику, единомышленнику и “проницательному критику”.
Многое из написанного Быков посылал Лазареву еще в рукописи, как первому читателю, с волнением ожидая его реакции, которая, случалось, содержала в себе и критическую оценку (например, он предостерегал писателя от “слащавой романтики”, считая неудачной его повесть “Альпийская баллада”). Когда в 1976 году Лазарев написал Быкову, что собирается писать о нем книгу, Быков ответил, что это известие его озаботило, “словно ее писать не тебе, а мне самому”.
Быков и Лазарев были одного года рождения (1924-го), и объединила их, прежде всего, принадлежность к одному фронтовому поколению.
“Мне было с ним легко и просто, как, может быть, больше ни с кем другим: мы принадлежали к одному поколению, у нас был примерно одинаковый опыт, который мы приобрели на войне. Разве что он отвоевался раньше меня - тяжелое ранение приковало его к госпиталям, в то время как я продолжал сражаться с немецкими танками. Но он и начал раньше - под Сталинградом, дошел до украинской земли, где мы оба пролили свою кровь”, - писал Быков о Лазареве в своих воспоминаниях.
В этот поколенческий круг единомышленников, как это хорошо видно по письмам Быкова, были постоянно включены и другие очень важные и близкие им люди - Алесь Адамович, Григорий Бакланов, Марк Галлай, Владимир Богомолов.
Конечно, Быкова и Лазарева объединял этот общий опыт и сознание того, что они выжили чудом. В одном из писем Быков упоминает, что “за все послевоенные годы не получил ни одного письма от товарищей по училищу, по войне”, а когда попытался в Подольском архиве выяснить некоторые судьбы, то просто испугался - столько смертей. А у Лазарева, поступившего 22 июня 1941 года в Ленинградское военно-морское училище, из всего набранного курса в живых осталось максимум десять процентов.
Конечно, война явилась для них самым главным жизненным опытом, нанесшим глубокие и отнюдь не только физические травмы. Пережитые физические и душевные страдания после войны усугублялись другой травмой - сокрытием и искажением правды: о непомерной цене победы, о бессмысленных жертвах, о жестокости, с которой сталинский режим вел эту войну, о непрекращавшихся репрессиях. Стремление к правде и поиски способов раскрыть ее были главной целью в жизни и того и другого. Это и объединило их с самой первой встречи.
Быков очень остро чувствовал, что травмированная память засасывает порой, как наркотик, не отпускает, но оба они считали, что единственный способ справляться с этим - писать и говорить. В своих воспоминаниях Быков приводит один из разговоров на тему “больной памяти”, которые, как это видно из писем, не прекращались между ним и Лазаревым до самого конца.
“Мы <…> говорили о нашей поганой жизни, одинаковой, что в Москве, что в Гродно, за которую когда-то проливали кровь. Но мы хоть выжили, а наши товарищи (97 из сотни) давно лежат в братских могилах, разбросанных от Сталинграда до Эльбы. Погибли, так и не узнав, когда окончилась война, - и это им особенно обидно. Может, думают, что мы все еще воюем? Как тот партизан из анекдота, который вышел из леса и спрашивает у деревенского хлопчика: “Где немцы?” Мальчик говорит: “Какие немцы? Война давно кончилась”. Партизан в сердцах выругался: “А я все поезда под откос пускаю!” Вот так же и мы. Война давно кончилась, а мы все не можем отвязаться от нее - все пишем о ней и пишем. Может, это для кого-то нужно? “Да, нужно, - говорит Лазарь. - Пока не прошла боль, надо писать”. - “Да уж сколько лет нет покоя от этой боли!” - восклицаю. “И не будет, - говорит мой друг. - Это наша пожизненная боль””.
Из писем Быкова 60 - 80-х годов видно, как это стремление к правде сопровождается изнуряющей борьбой с цензурой, с партийными органами, руководившими литературой, за каждый эпизод, за название, за фразу, как тяжело ему, что написанное им появляется часто в “отжатом и обскубанном” виде. Читая эти письма, надо еще и учесть то, чего сегодняшний читатель, возможно, уже и не осознает: что письма Быкова, посланные обычной почтой, все-таки полны недоговоренностей, ведь ему приходилось, безусловно, считаться с тем, что их может прочитать отнюдь не только адресат. Но и в таком виде они дают представление об удушливой атмосфере брежневской эпохи, в противовес весьма распространенным сегодня ностальгическим взглядам на тогдашнюю, такую “плодотворную” для развития литературы эпоху. На самом же деле, как это видно по письмам, на борьбу с разного рода Севруками уходили непомерные силы.
