Сидя на печи – и видно, и слышно, и ничего-то не боязно: ни зимы, ни человека пришлого.
В доме нынче странники. Их четверо. Стряпуха поставила перед ними каравай хлеба да горшок со щами.
Звезды на щах частые, и все золотые. Один из едоков, совсем уж дедушка, вытянул из-под онучей деревянную ложку, отер ладонью, обдул, сунул в горшок.
– Стоит ложка! Добрый дом! Пошли бог хозяину и хозяйке здоровья да прибыли.
Странники крестятся на икону, хлебают, покряхтывая, посапывая, – намерзлись.
– Горячи щи-то! С мясцом. Люблю мясцо.
– Сытно, да грешно.
– Зато в брюхе не урчит. Пустыми щами хоть по горло залейся, жижа вся – в пот, и уж через час кишка кишке песни нудит.
Странник со своей ложкой веселыми глазами постреливает на печь.
– Айда, ребятишки, с нами хлебать! Воробьиным хлебцем побалую.
– Воробьиным?! – Тонкое личико мальчика светлеет, но в глазах строгость и укор – дедушка пошутил?
– Гляди! – Веселый странник достает из котомки каравай величиной с детскую ладошку. – Вчера весь день шли не евши. Загоревали. Тут воробей пролетал, да и пожаловал нас воробьиным своим подаянием.
Второй раз упрашивать не надо.
Старшему мальчику лет семь, младшему и трех, наверное, нет. Старший делит воробьиный хлеб на четыре части.
– А это кому? – спрашивает странник.
– Папеньке и маменьке.
– Вот оно как! В добром доме и детки добрые. Входит стряпуха с горшком каши на рогаче.
– А вы уж тут как тут!
Старший мальчик вдруг страшно краснеет, разламывает свой кусочек хлеба надвое.
– Это воробьи странникам послали! Стряпуха берет хлеб, серьезно съедает.
– Скусно!
– Скусно! – кивают белыми головами братья, и оба как два солнышка, большое и маленькое.
– Как зовут-то их? – спрашивает стряпуху старик.
– Витюша и Петяша.
За окнами синё. Значит, странники останутся ночевать. В глазах старшего, Витюши, и радость, и беспокойство.
…На улице скрипит снег, шлепает веник по валенкам. В клубах морозного пара входят раскрасневшиеся батюшка Михаил Васильевич и матушка Аполлинария Ивановна.
– Как на облаке! – срывается с губ Витюши.
– Как… как на обла-на-оке! – подхватывает маленький, смеша взрослых.
– Рано нынче зима! – Михаил Васильевич снимает шубу и шапку.
– Ахти крепкая! – вздыхают странники. – Уж мы-то ее на себе вот как чуем!
– Далеко ли идете?
– В Кайские леса, к подвижникам.
– Глухое место.
– В глухих только и спасаться.
Витюша стоит напряженный, глаза то вскинет на отца, то опустит.
– Оставайся с гостями! – разрешает Михаил Васильевич.
У мальчика от радости даже уши вспыхивают.
– Нас странники хлебушком воробьиным угостили. Вот! И тебе, и маме.
– Спасибо, дети! – Аполлинария Ивановна отведывает хлеба и забирает Петяшу на руки. – Спокойной нам ночи, добрые люди! Отдыхайте с дороги.
Стряпуха стелит на полу старые тулупы, а маленький хозяин уже на печи.
Лучина в светце догорает. В поддон с водою падают и шипят последние угольки.
Странники ложатся на тулупы, а веселый и самый старший лезет на печь.
– Какой завтра день-то? – спрашивают с пола.
– Святого пророка Ахии и блаженного Иоанна Власатого. Оба великие господни старатели. Много им бог открыл.
– Я про такого пророка и не слыхивал, – признается один из странников.
– А вам бог много открывает? – тихонько спрашивает Витюша.
– Премудростей господних изведать не сподобились, – вздыхает старик. – А белый свет все же видывали… Ну, про что тебе рассказать, голубчик?
– Про море.
– Ишь ты! Живешь средь лесов, а мечтаешь о море. Видно, душа у тебя, как у птицы.
Старик умолкает, не зная, видно, с чего начать, а кто-то из его товарищей бурчит:
– Ничего в нем в этом море нет. Вода и вода. Был я на Черном, был и на Белом – вода и вода.
– Не-ет! – Старик улыбается во тьме. – Скажешь тоже – вода и вода. Идет корабль по синему, как по небу. А бывает, и не углядишь, где небо, где море. Сольются стихии – и такой восторг, словно птица Сирин пролетела над головой.
– А кто это, птица Сирин? – замирая сердцем, спрашивает мальчик.
– Птица, зовомая Сирин, пребывает в Едемском раю. Ее пение обещает праведникам вечную радость. Живущие же во плоти гласа птицы Сирии не слышат, ну а кто услышит, тотчас забудет себя и пред богом предстанет. А еще есть птица Алконост. Эта обитает на реке Ефрате возле райских кущ. Когда сия птица пение испускает, то уж себя не помнит, а кто вблизи ее будет, тот разумом не устоит, ибо Алконост считывает письмена, какие у бога запечатлены на свитке судеб.
– Зима-то коли такая жестокосердная постоит с неделю, – переводит разговор на житейское один из странников, – то, пожалуй, до озимых достанет. Снег неглубок, а у мороза когти, как у медведя.
– Бог не попустит! – вздыхает кто-то из лежащих на полу. – Война ли, мороз, город строят али ломают, праздник ли у царя, поминки ли, а в ответе все крестьянин. Ему для такой жизни шею бы надо иметь бычью.
– Или как у исправника! Старик смеется.
– У иных крестьян шеи тоже подходящие. Прошлым летом в Порецк я забрел. Вот, доложу вам, живут. У каждого пятистенок.
– Чего они сеют-то в землю, уж не серебро ли?
– Сеют лук, а кормятся – подаянием. Все, как один, побирушки!
– А куда барин смотрит?
– Барину деньги подавай, а как добыты, он и знать не хочет.
