Любая, даже самая-самая значительная и нашумевшая история начинается с мелочи. Например… Ну, это даже не надо примерами подтверждать, это и так всем ясно. Так вот, наша история началась с того, что в квартире номер 84 заменили оконное стекло. Неудачно заменили. Стекло оказалось кривым и искажало действительность настолько, что все обитатели квартиры с ума сошли.
Ах, пожалуй, нет. Не с этого. Эта история началась с мухи. Совсем, как история одного великого ученого, который заметил маленькую красноглазую муху на банке с забродившим вареньем, придумал ставить на ней опыты по генетике и перевернул представление человечества о мире. И точно как история старика Селиванова, к которому однажды в гости прилетел косяк говорящих мух. А, впрочем, тоже нет. Наша история на эту не похожа. Та закончилась скверно. В общем, началась эта история… Как некрасиво получается, одно и то же слово повторилось раз пять: история, история… К тому же оно ужасно скучное. Заменим-ка его на «круговерть». Да, именно так. Вся круговерть началась с мухи…
…которая проснулась от весеннего солнышка, протерла фасеточные глазоньки и выползла, жмурясь от яркого света, на нагретое солнцем окно коммунальной кухни. А, правда, отчего просыпаются мухи? Вряд ли из-за потеплений. Они же не просыпаются зимой в квартирах. И точно не от солнца. Потому что даже в самый погожий январский день на улице ни одной мухи днем с огнем не сыскать. Наверное, мухи просыпаются оттого, что прилетают ласточки. А может оттого, что сходит снег и оттаивают на газонах собачьи какашки. А может… А, впрочем, что это все история наша норовит в сторону уползти. Эдак она никогда не начнется и не закончится.
Так вот. Муха была, самая обыкновенная. С жирным волосатым брюшком, отливающим старой бронзой. Такие в народе называются «навозными». Еще в народе есть муха обыкновенная, муха фруктовая, зеленая больно кусающая муха и муха цеце. Но муха цеце не у нашего народа бывает. Ну, это не интересно. Это еще в школе проходят. Так вот. Эта навозная муха сидела на окне и чистилась после зимней спячки. Задними ногами елозила по смятым крылышкам, а передними до скрипа терла хоботок и голову. А снизу, с подоконника на нее, не отрываясь, смотрел кот Софьи Кузьминичны.
Смотрел, смотрел и уж неизвестно, что у него в голове перемкнуло, но он вдруг сжался, как пружина, и сиганул на стекло. Стекло треснуло и со звоном брызнуло осколками во двор. Муха взмыла в небо, а кот не выпал из окна просто чудом. Он вообще очень везучий, этот кот. Сколько на его веку было экстремальных ситуаций, что любой другой кот не прожил бы и года, а этому хоть бы хны. Он однажды сорвался с карниза и плюхнулся в стоящую на плите кастрюлю. И если бы Софья Кузьминична не забыла зажечь газ, непременно сварился бы в бульон. А еще с ним был случай… Впрочем, этот случай к нашей истории не имеет никакого отношения, так что и нечего о нем говорить. А в нашей истории на этом ролевая функция кота заканчивается. Да, да, уважаемый читатель. В этой истории все-таки хоть что-то да заканчивается. Поэтому вы погодите книжку перелистывать. Сейчас самое интересное начнется. Ну, может и не очень интересное, но определенно познавательно. Или назидательное. Ну, все-все! Больше не мешаю…
Недолгое весеннее солнышко упало за крыши, и из окошка потянуло прохладой. Антонина Карлович, ругаясь на чем свет стоит, завесила оконный проем байковым одеялом, и вызвала стекольщика. Стекольщик явился на следующий же день с утра пораньше, снял размеры, ушел, потом вернулся со стеклом, вставил его в раму и приколотил гвоздиками. Напрасно промаявшись в прихожей лишние десять минут с намеками на благодарность, которая булькает, удалился восвояси.
Утром следующего дня Софья Кузьминична вышла на кухню разогреть овсяный супчик. Чиркнула спичкой, зажгла газ, поставила на плиту мятую алюминиевую кастрюльку, рассеянно посмотрела в окно и обмерла.
Намозоливший глаза старый двор-колодец вдруг заиграл давно забытой новизной. Небо дышало нереальной синевой, как на открытке «С 8 Марта!». В окнах верхнего этажа дрожало такое яркое солнце, какое бывает только ранней весной. А стены засияли свежестью новой краски. По булыжному дворику, раздувая радужный зоб, осанисто топтался красноногий голубь вокруг серенькой голубки. И, пересекая двор, стремительно шла, почти летела, не касаясь ногами земли, тоненькая девушка в белом платье и туфлях-лодочках. В ее уверенной походке и гордом повороте головы Софья Кузьминична вдруг узнала себя молодую, такую же легкую, красивую и счастливую тем, что день хорош, что лет семнадцать, что впереди целая жизнь, и каждый новый день в ней — волшебная шкатулка с сюрпризом.
Наваждение длилось несколько секунд. Девушка скрылась в подъезде напротив, хлопнув тяжелой дверью. Софья Кузьминична распахнула раму и выглянула во двор. Никакой он не булыжный, просто старый асфальт растрескался, как верхняя корка на черством хлебе. И стены также облуплены, как и вчера, а окна как всегда пыльны. Но пережитое волнение не отпускало, и Софья Кузьминична, бывшая когда-то просто Софочкой, позабыв про булькающий на плите суп, как была в тапочках и домашнем платье, вышла из дома, свернула под арку и ушла в неизвестном направлении.
