Глава 1,
в которой появляется немалая часть всех героев повести, и всплывает некоторая особенность деревенской ведьмы, от нее самой не зависящая
Куриное тельце распласталось в руках, беспомощно свесив растрепанные крылья. Анна Матвеевна тяжело вздохнула и бросила дохлого куренка в свежевырытую ямку. Копнула землицы, среди сухих комьев попалось на лопату несколько почерневших птичьих косточек да жирный дождевой червяк, сыпанула на лысоватую головку, попав червяком прямо на затянутый тонкой пленкой глаз. Червяк отчаянно засучился, пытаясь спрятать слепую голову в земляных комьях. Вот ведь тварь, безмозглая и безногая, но до чего до жизни жадная. А этот куренок даже не сопротивлялся смерти — умер тихо, как спать лег. Впрочем, он с самого начала был квелый, ко всему равнодушный. Да хоть бы и не квелый — все одно, другой дороги ему не светило, только под яблоню. Куры у Анны Матвеевны никогда не приживались. Не спасало ни усиленное питание, ни стоваттная лампочка, ни ветеринарша Люда, которая только руками разводила, не находя этой напасти профессионального объяснения. Зато злые языки, которыми Нижнее Кривино было полно под завязочку, причину нашли сразу же и разнесли по окрестностям. Знамо дело, отчего у Матвеевны животина не приживается — у ведьмырей она отродясь не живет.
Дурная слава — морковке не чета: растет без корней, да щедро плодоносит. Потому-то Анна Матвеевна и коротала свой век на отшибе деревни в полном одиночестве. Сперва, пока молодая была да наивная, изо всех сил клевете сопротивлялась: спорила и лаялась с соседями до хрипа и истерик. Но со временем поняла — лбом стенки не прошибают, другой подход надобен. Решила всем назло хозяйство завести богатое, чтобы дом полная чаша, хлевинка — соседям завидинка, а в ней каждой твари по три пары — пусть тогда посудачат. Но как на грех скотина Матвеевне попадалась странная: то ли дурная, то ли склонная к суициду. И как Матвеевна ни исхитрялась, как ни возводила крепостей из старых ящиков, досок и собранных со всех свалок решеток, как ни обматывала тщательно колючей проволокой, скотина всегда изыскивала ходы для побега. Полугодовалой свинке, купленной за ошаленные деньжищи в областном центре, понадобилось всего три ночи, чтобы подкопать сарай и сбежать в лес, где ее, одичавшую и тощую, еще пару месяцев изредка встречали односельчане, а по осени задрали волки. Пегая телушка проломила башкой стенку сарая и утопилась в болоте. А улизнувшая во время пастьбы коза с двумя козлятами два года оленицей скакала по округе, дразня ехидным меканьем деревенских охотников. Кошки любого возраста просто уходили в ночь и более не возвращались, а посаженные на цепь собаки выли так отчаянно, что Матвеевна сама рано или поздно давала им свободу. На месте удавалось удержать только кур, подрезая им крылья и наращивая забор поверху металлической сеткой, но и то ненадолго. Тупые от природы куры тоже находили выход из положения: они мгновенно впадали в апатию, нахохливались, осыпали на земляной пол курятника перьевые сугробы и дохли, скрючивая Матвеевне в последней судороге когтистые кукиши.
— Что, Матвеевна, опять у тебя похороны? — за забором маячила, сияя золотыми зубами, физиономия Сашки Сыкина, сокращенного в миру до Ссыки. — Не устала еще животину на тот свет переправлять? Гляди, отомстят тебе курицы. По телевизору показывали, они таперича мутировали. Навострились сбиваться в стаи и заклевывать обидчика до смерти, как пираньи. В Америке уже сорок птицефабрик разорилось.
— Иди к черту! — Анна Матвеевна неторопливо притоптала рыхлый холмик и, повернувшись к Ссыке спиной, направилась к дому.
— А проводишь, Матвеевна? К черту, поди, только ты дорожку знаешь!
Анна Матвеевна величаво нагнулась, выковырнула из земли булыжник и метко запустила им в сияющую золотом ссыкину улыбку. За многие годы, прожитые в качестве деревенской ведьмы, у Анны Матвеевны развилась поразительная меткость — с пятнадцати шагов зуб выбивала. Ссыка охнул и исчез за забором, матерясь и неистовствуя за заборными досками, как римлянин за щитом, а Матвеевна удовлетворенно обтерла руки о фартук: все-таки в плохой репутации есть положительный момент — ее невозможно испортить.
Она поставила лопату в сарай и заглянула в курятник, где в соломенном гнезде догнивал последний куренок. Тоже, скорее всего, не жилец. Тщедушный, носатый с синеватым отливом лысой головы и неестественно вывернутыми ногами. Может, прав Ссыка, хватить скотину морить? Пора признать, наконец, свое поражение перед злой судьбиной и дожить оставшиеся годы, как бог положит. «Вот этот подохнет, и все, завязываю», — решила Анна Матвеевна и, от внезапно накатившей острой жалости к этому полудохлому цыпленку и своей собственной одинокой доле, сгребла последнюю надежду за ноги и принесла в дом. Возле печки положила, выживет — его счастье. Потом маленько подумала и накрыла рукавицей.
Цыпленок отчего-то не умер, но и не сказать, чтобы выжил. Скорее, по неизвестной причине застрял между жизнью и смертью. Он так и остался лежать возле печки, скукоженные ноги отказывались держать даже такое, почти невесомое тело. Но глазами лупал и провожал Матвеевну взглядом, когда она появлялась в поле его куриного зрения. Кормить его приходилось силком, заталкивая в полуприкрытый клюв моченый хлеб, ничего более жесткого он проглотить не мог, задыхался и синел, бессильно свешивая голову с лавки. Но Матвеевна была и этому рада. Дело даже не в том, что в сельпо она теперь всякий раз покупала хлеба не буханку, как раньше, а две, гордо объясняя выстроенным в очереди односельчанам, что скотина, оказывается, страшно много жрет, не напасешься на нее, окаянную, а, скорее, в том, что, неся эту буханку домой, она в кои-то веки торопилась, понимая, что куренок, пусть и равнодушный с виду, ее ждет и водит по избе безвеким золотистым глазом. Матвеевна и имя ему дала — Ванечка, о чем в сельпо предусмотрительно помалкивала. Односельчане — народ простой и не сентиментальный, клички дают только скотине покрупнее да и то без излишней фантазии. Коровы Буренки да Зорьки, собаки сплошь Шарики с Тузиками, а любую кривинскую кошку зови Муркой — не ошибешься. Прознают, что у Матвеевны петух по имени Иван — засмеют. Скажут, нашла себе Матвеевна мужичонку на старости лет, пернатого и хилого, да уж другой на нее, ведьму рябую, не польстился.
