Жар-птица была прекрасна.
Толстая самодовольная Катька держала её на ладошке, демонстрируя дворовой ребятне, но прикасаться к этому чуду не разрешала:
– Зырить можно, лапать нельзя!
Ромка и Вера с завистью разглядывали заморский брелок для ключей, боясь даже дышать. Жар-птица была ярко-розового цвета, с длинным пышным хвостом и отчётливо прорисованными на нём пёрышками. По бокам трепетали маленькие резиновые крылья, а точёную головку увенчивал крохотный озорной хохолок.
Стоил брелок немыслимые, сумасшедшие деньги – целых три рубля. На них можно было шесть раз сходить на «взрослое» кино. Конечно, если оно не индийское – то всегда дороже, потому что две серии. Ещё на эти деньги можно было весь месяц питаться только мороженым. Или упиться лимонадом – так, чтобы полезло из ушей. Или купить самый дорогой батон колбасы – колбасу, к слову, Вера любила куда больше мороженого. Или два килограмма мандаринов. Или… или… или…
Впрочем, к чему глупые мечты, осадила себя девочка. Всё равно ни у неё, ни у Ромки не было этих вожделенных трёх рублей.
– Мамка сказала, что ещё мне купит! – хвастливо сообщила Катька, утирая нос мокрой варежкой. – И зелёную, и жёлтую, и… и голубую! И будет у меня целый жар-птицевый сад!
– Ну и хвались до пенсии, – сурово осадил её Ромка и дёрнул Веру за руку – пойдём, мол. Вера в последний раз бросила жадный взгляд на резиновую птичку и со вздохом поплелась за своим старшим товарищем.
На швейной фабрике «Заря», где трудились Верина мама и Ромкин отец, работала целая бригада вьетнамцев из дружественной социалистической республики. Жили они в общаге при фабрике, держались всегда вместе, кучкой, дружбы с русскими не заводили. Правда, приторговывали своими национальными сувенирами – пёстрыми носовыми платочками, на которых были изображены портреты красавиц с миндалевидными глазами и мудрёными причёсками; брелоками для ключей; деревянными резными шкатулочками и бамбуковыми веерами. Жар-птицы сразу пленили всю ребятню их городка. Счастливые обладатели отнюдь не дешёвой безделушки моментально становились объектом зависти ровесников.
– Повезло же этой жиртрестке, – буркнул Ромка, имея в виду Катьку.
Вера не ответила – поставив в углу санки, она сосредоточенно пыхтела, стягивая с ног заснеженные валенки, с которых уже натекли небольшие лужицы в прихожей их огромной коммунальной квартиры. Несколько секунд понаблюдав за её мучениями, Ромка тяжело вздохнул, приподнял девочку и усадил на обувную стойку, а затем быстро стащил с подружки мокрые валенки.
– Посиди пока, – приказал он деловито, – я за тряпкой сбегаю, пол подотру. А то Варвара разорётся…
Варварой звали их соседку, склочную старую деву с кокетливо перекинутой через плечо тощей крашеной косицей. Варвара вела учёт следам на полу – каждое грязное пятно она встречала торжествующим криком и неслась с жалобой к родителям:
– Ваш сын опять в колидоре насвинячил – это просто наказание какое-то, а не ребёнок, я вам скажу!..
Ромка был уже по-настоящему взрослым – ему исполнилось десять лет. Вере шёл седьмой год, и она ещё даже не ходила в школу. Впрочем, крепкой дружбе мальчика и девочки это не мешало. Да и родители их приятельствовали. Ромкин отец, дядя Сеня, был вдовцом. На фабрике он работал мастером-наладчиком и славился поистине золотыми руками. Пил, правда, по-чёрному. Когда уходил в запой – Ромка мрачнел лицом и накрепко закрывал дверь их комнаты, чтобы соседи не слышали, как отец чудачит.
Верина мать тоже воспитывала ребёнка одна. Кажется, она никогда и не была замужем. Наспех сляпанная история о героически погибшем на войне отце-лётчике не убедила даже такую малышку, как Вера, – она прекрасно знала, что война с фашистами закончилась задолго до маминого рождения. Но она не расспрашивала, не пытала – к чему? Им и так было хорошо вдвоём. А иногда можно было помечтать, понарошку, конечно, что Ромка – её старший брат, самый любимый, самый сильный и самый смелый, а смешной добряк дядя Сеня – и её папа тоже…
Сосед трогательно ухаживал за мамой, не надеясь на успех. Мама принимала его знаки внимания благосклонно, но не поощрительно, давая понять, что семьи у них всё равно не получится, а помочь по-свойски – приготовить суп или накрутить им с сыном котлет на ужин – она всегда согласна.
На маму, впрочем, многие заглядывались, потому что она была красавицей. Конечно, Вера, как дочь, не могла не идеализировать её. Но всё равно, объективно, мама была самой красивой женщиной на всей швейной фабрике… да и в городе, пожалуй, тоже. Тем более Ромка был с Верой абсолютно солидарен в этом вопросе.
С некоторых пор Вера стала замечать, что маму повадился провожать один из вьетнамских товарищей, тонкий и стройный, как кипарис, азиат с непроизносимым именем Хьен Ван Ха («Хрен Блоха», моментально окрестили его дети). Вера видела из окна, как они шли вдвоём под ручку – мама весело смеялась, играя ямочками на щеках, в то время как вьетнамец рассказывал ей что-то на ломаном русском языке.
