РОБЕРТ ГОВАРД
"Честь корабля - 4"
"Великодушие настоящего мужчины"
(Перевод с англ А. Юрчук, 1997)
В прекрасном настроении войдя в "Американский бар", я прошелся колесом между столиков, к изумлению посетителей и моего белого бульдога Майка. Нет, я вовсе не был пьян. Дело в том, что "Морячка" несколько часов назад бросила швартовы на причал Порт-Артура и я был чертовски рад увольнению на берег. Но, пожалуй, я уже не был столь проворен, как в былые времена, когда после боя проходился колесом по рингу, показывал публике, сколь мало на мне отразились пятнадцать раундов свирепого мордобоя.
В общем, я "напоролся на риф", а попросту говоря, врезался прямо в стол, и тот опрокинулся вместе с типом, который куксился, уронив голову на сложенные руки. Стряхнув с нас обоих обломки, я изумленно уставился на гневную физиономию капитана "Морячки".
Не успел я открыть рот, как Старик, чей характер за последнюю неделю вконец испортился, заревел от ярости и вскочил на ноги, расшвыривая стол и стулья.
- Ах ты пьяный балбес! - загремел он. - Неужели порядочному человеку уже нельзя спокойно посидеть и поразмышлять? Ну, почему от тебя нигде нет покоя, ирландский бабуин! И чем тебе не понравился мой стол, а, безмозглый твердолобый дебил?!
Вообще-то, я не корю Старика за вспыльчивость, но в этот раз его манеры подействовали мне на нервы. У меня характер тоже не мед, и я не привык сносить чьи бы то ни было оскорбления. Я вспыхнул как порох.
- Придержи язык, старый морской козел! - загрохотал я. - Ты не смеешь оскорблять меня, хотя я и плаваю под твоим началом черт знает сколько лет! Прибереги проклятия для салаг, которых заманиваешь на шхуну в портах. Я свободный американский гражданин, и ни один старый пират-работорговец не будет угрожать мне плетью! На борту я уже столько лет выполняю твои приказы, что тебе давно пора было вычислить мой сухопутный маршрут. Я сыт по горло и тобой, и паршивой посудиной, которую ты называешь "Морячкой".
- Ладно! - заорал он. - Надоела "Морячка"? Радуйся! Ты ходил на ней в последний раз. Ее новыми владельцами будут не мягкосердечные глупцы вроде меня, они ни в жисть не наймут эдакую твердолобую гориллу.
- Ха! - буркнул я и очумело уставился на него. - Какие-такие новые владельцы?
- Самые обыкновенные! - отозвался Старик, и я вдруг заметил, как он постарел и осунулся. - Я теперь до самой смерти не увижу "Морячку", но буду радоваться этому всякий раз, когда вспомню команду обезьян под стать тебе.
- Но я не понимаю...
- А когда и что ты вообще понимал? - перебил он, дернув себя за бороду. - Я задолжал компании кучу денег. У хозяев моя расписка. Я даже проценты выплатить не могу. Будь у меня несколько недель, выкрутился бы... Но если завтра утром не принесу тысячу долларов, они не продлят аренду. А у меня в кармане нет даже проклятого полпенни! Ты ведь знаешь, как нам не повезло с последним рейсом. И теперь я теряю "Морячку". Завтра, если не наскребу тысячу монет, хозяева арестуют судно. А ведь это не просто лоханка, это моя жизнь, моя душа.
Я бы предпочел потерять ногу, руку или глаз. Биение парусов моей шхуны - сладчайшая музыка, а скрип ее снастей для меня все равно что болтовня старых друзей. Отдать ее - все равно, что вырвать у себя сердце. Но что до этого тебе, толстокожее ирландское отродье? Высоких чувств в тебе не больше, чем в этом бульдоге. У меня, старика, отнимают корабль, и остаток жизни я обречен сохнуть на мели. Что, небось радуешься? Убирайся прочь, оставь меня в покое!
Что ж, я повернулся и ушел без единого слова. Пожалуй, не преувеличу, если скажу: его речь ошеломила меня. Я знал, что Старик по уши в долгах, а последние рейсы принесли одни убытки, но не подозревал, насколько плохи его дела, иначе был бы с ним поласковей. Даже в голове не укладывалось, что у него могут отобрать "Морячку". Я весь покрылся холодным потом. Почуяв, что со мной неладно, Майк прижался ко мне и лизнул руку.
На улице я принялся ломать голову, где бы достать денег, и вспомнил единственный известный мне способ - кулачные бои. Я даже вскрикнул - столь внезапно осенила меня счастливая идея. Первая часть замысла касалась Ловчилы Строццы, сильнейшего боксера-средневеса, находящегося в тот день в Порт-Артуре по программе своего кругосветного турне. Как раз передо мной большая афиша гласила, что Строцца и Бенни Гольдстейн будут драться десять раундов до окончательной победы на ринге "Прибрежная арена Джима Барлоу".
Я прибавил шагу, намечая дальнейший план действий, как вдруг заметил впереди широкоплечего молодца среднего роста - самого Ловчилу Строццу! Какая удача! Он проходил мимо дешевой забегаловки, одного из тех подвальных притонов, куда ведет с улицы длинная лестница. Содержал эту забегаловку мой знакомый китаец. Я поравнялся со Строццей.
- Привет, Ловчила! - поздоровался я. - Рад видеть тебя снова!
Он угостил меня цепким, презрительным взглядом. Этот смуглый красавчик в бесстрашии и жестокости на ринге не уступал пантере.
- Ах, да, - произнес он. - Старина Моряк! Как же, помню. Три года назад на Западном побережье мы с тобой дрались на открытии турнира. С тех пор ты не слишком прославился.
