(Изъ моихъ скитаній.)
Когда его величество Эйгелинъ Первый, король всѣхъ чукчей, захотѣлъ ограбить мои вещи, мы ушли отъ него пѣшкомъ черезъ горы.
Король всѣхъ чукчей — этотъ титулъ изобрѣтенъ русскими властями. Пустыня его не признаетъ и даже не знаетъ, но для того, чтобы ограбить мои вещи, у стараго Эйгелина все же хватило власти. Цѣннаго въ этихъ вещахъ было немного: дешевый „кодакъ", двѣ сотни плохихъ снимковъ да еще чемоданъ съ тетрадями записокъ. Но мнѣ жаль было отдать свои записки во владѣніе чукчамъ. Оттого я ушелъ къ ламутамъ черезъ горы искать защиты.
Насъ было двое, я и старый Софронъ Налетовъ, русскій съ рѣки Анюя, мой помощникъ. Злой король не далъ намъ ничего — ни ружья, ни чаю, ни сушенаго мяса. Только собственный чайникъ мы унесли тихонько ночью. Мы шли, не ѣвши, путь свой соображали по солнцу и по направленію ущелій; два раза мы ночевали въ пустынѣ подъ открытымъ небомъ, ломали ползучій кустарникъ и разводили огонь, кипятили въ чайникѣ воду и пили ее вмѣсто чаю. Въ первый день я нашелъ гнѣздо каменной утки. Найти такое гнѣздо большая рѣдкость, но, должно быть, Богъ послалъ намъ его на нашу бѣдность. Въ гнѣздѣ было семь маленькихъ яицъ, чуть побольше перепелиныхъ. Эти яйца были для насъ обѣдомъ и ужиномъ.
Кругомъ нашего ночлега были повсюду медвѣжьи слѣды. Въ одномъ мѣстѣ глубокія ямы были вырыты въ пескѣ. Это медвѣдь добывалъ изъ норы евражку, полярнаго сурка. Въ другихъ мѣстахъ мохъ былъ содранъ широкими пластами, и съѣдобные корни тщательно выдернуты вмѣстѣ съ землею. И на открытой полянкѣ лежала кучка черно-синяго кала. Это онъ собиралъ прошлогоднюю вялую сиху, черную ягоду. Но мы спали безпечно и не боялись медвѣдя.
На другое утро мы изловили въ ручьѣ три рыбки длиною вершка на четыре. Это былъ нашъ завтракъ. Послѣ того мы снова отправились дальше.
Весело было намъ перебираться съ горы на гору впроголодь. Незаходящее солнце сіяло надъ нами, свѣтило, но не грѣло. Мы проходили по ровнымъ террасамъ, и сѣрый камень звенѣлъ подъ ногой, какъ желѣзо. Мы проходили по горнымъ лугамъ, расцвѣченнымъ цвѣтами. Тамъ были всякіе — алые, желтые, голубые. Они не имѣютъ именъ, никто не глядитъ на нихъ, никто не собираетъ. Въ каждомъ ущельѣ лежалъ узкій ледникъ, бѣлый, твердый, разсыпчатый, какъ будто сахаръ. Солнце обсосало этотъ ледъ сверху и снизу, и изъ-подъ бѣлыхъ пластовъ бѣжали ручьи — холодные, въ пѣнѣ.
Къ обѣду мы повстрѣчали большое стадо оленей. Его пасли два пастуха, женихъ и невѣста. Жениху было двѣнадцать лѣтъ, а невѣстѣ десять. У нихъ не было палатки, они жили одною жизнью со стадомъ. И когда ихъ безпокоилъ голодъ, они сосали оленьихъ матокъ вмѣстѣ съ телятами. Мы тоже пососали и пошли подкрѣпленные. И на слѣдующее утро мы нашли ламутовъ.
„Divide et impera", — этотъ принципъ можно примѣнять и въ пустынѣ. Ламуты и чукчи непохожи другъ на друга. Ламуты охотники, а чукчи скотоводы; ламуты ѣздятъ верхомъ на оленяхъ, чукчи запрягаютъ ихъ въ сани; ламуты блѣдные, сухіе; чукчи — дебелые, съ красными лицами. Сами себя они называютъ „потнымъ народомъ". И оттого ламуты и чукчи ненавидятъ другъ друга, какъ кошки и собаки.
Я собралъ ламутовъ и сказалъ имъ короткую рѣчь. Я говорилъ: — Дикіе чукчи обидчики ваши и наши. Эта земля ваша исконная, а они пришли съ востока со своими стадами и оттѣснили съ вольныхъ пастбищъ стада дикаго оленя. Они приходятъ съ ружьями въ ваши завѣтные лѣса, и на каждую бѣлку теперь направляются два дула — чукотское и ламутское. И оттого теперь не та охота, и жизнь стала хуже…
Я говорилъ дальше о самомъ себѣ: — Я пришелъ сюда съ мирной цѣлью — обслѣдовать нужды людей, чукотскія и ваши. Я не принесъ съ собой оружія, я никому не дѣлалъ зла. Я привезъ чай и табакъ, и ткани, и раздавалъ знакомцамъ. Эйгелинъ, злой король, отнялъ послѣднее. Теперь я нищій и пришелъ къ вамъ искать помощи…
Послѣ того мы сѣли верхомъ на оленей и поѣхали выручать мои вещи. Не дай Богъ никому ѣздить верхомъ на оленяхъ. Сѣдло плоское, какъ блинъ, лежитъ у оленя на самыхъ лопаткахъ, и нѣтъ стремянъ. И когда ѣдешь, острыя плечи оленя такъ и шевелятся подъ сидѣньемъ. Сидишь какъ будто на вилахъ и больше падаешь, чѣмъ ѣдешь. Ламуты, впрочемъ, привыкли; даже трехлѣтнія дѣти ѣдутъ и дремлютъ, и все же не падаютъ.
Въ тотъ же вечеръ мы пріѣхали въ гости къ королю Эйгелину. Все обошлось по-хорошему. Старикъ не сталъ спорить, ибо у насъ было сорокъ человѣкъ, а у нихъ пятнадцать. И у нашихъ были винтовки за плечами. Ламуты же, кстати, стрѣляютъ лучше чукчей. Мы забрали свои вещи и ушли съ ламутами.
Два мѣсяца мы кочевали съ ламутами. Странная жизнь… Олени только верховые и вьючные, убойныхъ мало. Все имущество сложено въ переметныя сумы и приторочено къ сѣдламъ, и даже шатеръ перевозится вьюкомъ. Кафтаны разукрашены шелкомъ и лосиною шерстью, и серебромъ, и цвѣтными бусами, а ѣды нѣтъ. Каждое утро охотники уходятъ въ горы и промышляютъ дикихъ барановъ. Если принесутъ барана, вечеромъ у костра всѣ мы обгрызаемъ жирныя ребра и обсасываемъ пальцы, блестящіе отъ костнаго мозга. Если же они вернутся съ пустыми руками, мы сидимъ у костра безъ ужина и праздно, развѣ поищемъ вшей отъ нечего дѣлать, благо ламутскіе шатры и цвѣтные кафтаны кишатъ насѣкомыми. Ламуты къ нимъ привыкли. Они называютъ ихъ любовно: нашъ мелкій скотъ.
