Вот уже месяц брожу я по улицам Парижа в поисках работы. Брожу по его окрестностям и предместьям. Я уходил так далеко, что Эйфелева башня, постепенно уменьшаясь, превращалась в точку и совсем исчезала из виду. От ходьбы у меня стерлись подошвы ботинок, опухли колени, ступни ног, но работы я не нашел. Трудно найти работу иностранцу, не знающему языка, когда у ворот предприятий толпятся безработные французы. Экономя сантимы, съедая за день по три Сосиски из конины и несколько жареных картошек (блюдо, подаваемое на улицах Латинского квартала), я очень отощал. Кой чорт занес меня сюда, в этот Париж? Только меня здесь недоставало. Глупость и легкомыслие молодости привели меня сюда. Наивные надежды на получение работы довели до того, что у меня нет ни крова над головой, ни сантима в кармане. Хозяин моей конуры на чердаке в Латинском квартале выпроводил меня за дверь. В долг он не верит. Две ночи провел я на улице, то засыпая на бульварных скамейках, то шагая в полудремоте, чтобы согреть застывшую кровь. Днем отогревался я, заходя в магазины, где среди множества покупателей на меня не обращали внимания.
С утра лил дождь и, судя по облакам, он грозился итти весь день и ночь. Мне предстояла тяжелая ночь под открытым небом. Что делать?… Мимо меня беспрерывно сновали толпы незнакомых людей с зонтиками, в плащах и пальто. И воздух, и люди, и здания казались мне серыми, тусклыми и мрачными. Видеть и ощущать вокруг себя толпы людей, видеть их так близко и вместе с тем чувствовать себя так одиноко, словно в тайге или джунглях, – жутко и обидно. Такое ощущение смертельной тоски, затерянности и одиночества испытывал я, когда после гибели шхуны носился на доске по холодным волнам пустынного моря в осенний пасмурный день… Зачем я забрался сюда? Зачем бросил море и ушел с судна? Да, я устал от моря, меня мучит ревматизм. Но разве этот противный зимний дождь, эта сырость и ночевки под открытым небом излечат меня? При мысли о приближающейся ночи я содрогнулся.
Дождь! Холодный и отвратительный, как бы издеваясь, хлестал меня по лицу, забирался за воротник. Бушлат мой благодаря подкладке из верблюжьей кожи еще сопротивлялся, но брюки промокли и противно прилипли к ногам.
Зимний день короток, и ночь, зловещая ночь быстро спускалась на город. Такое ощущение испытывает, вероятно, перепелка, когда черное крыло коршуна опускается над ее головой. А когда засветились огни, мне показалось, что это множество волчьих глаз, сверкая во мраке, уставилось на меня…
…Запираются! магазины. Пустеют улицы, утихают гул и грохот, замирает жизнь. В черных коротких плащах появляются полицейские. Уныло бродят по бульварам ночные проститутки.
…Двенадцать часов. В окнах потухли последние огни.
Париж спит… И только я один шатаюсь по пустынным улицам. Моя жалкая комнатушка на чердаке сейчас кажется мне величайшей роскошью. Какое счастье, какое наслаждение спать под кровом! Люди, спящие в домах, не знают этого.
Я вышел на широкую улицу. Кругом лужи. По стенам домов, по мостовой стучит крупный дождь. Защищая лицо от воды, я глубоко надвинул на лоб фуражку и прижал руки к груди. Дождь усилился. Я прижимаюсь к стенам домов, к заборам, я опускаюсь на корточки, ио дождь всюду находит меня и хлещет, хлещет. Порой мне хочется вышибить окна, двери, ворваться в дом… За высокой оградой я увидал ветви деревьев. Может, это парк? Может быть, там есть беседки, будки?… Скорей! Я побежал вдоль ограды к воротам. Но они оказались заперты. Из-за ограды, над головой, как огромная черная лапа, торчит большая ветвь. Подскочив, схватываю ее руками и, приподнявшись на мускулах, перебираюсь за ограду. Да, это парк. Дождь шумит по ветвям. Трещат сучья. Темно. Только вдали тускло мерцает свет. Ощупью, как слепой, протянув вперед руки, раздвигая ветви, я пробираюсь к свету. Прячась за куст, выглядываю: свет фонаря освещает широкую аллею,усыпанную мелким гравием. Торопливо пробираюсь вперед в надежде найти беседку. Поворачиваю налево, направо и вдруг вскрикиваю от ужаса… В упор на меня, низко пригнув голову, мчится носорог, волоча на себе трех вцепившихся в него львов. Миг – и я буду раздавлен! Но проходит этот миг, другой, третий, – звери, мчавшиеся на меня, неподвижны. Что такое?! С усилием отрываю ноги, словно примерзшие к земле, делаю шаг вперед… еще шаг… и разражаюсь бранью. Скульптура! Будь ты проклята!.. Устало опускаюсь на землю и подползаю под широкое чугунное брюхо носорога. Земля под ним суха. Брюхо служит мне потолком, львы стенами. Но лежать невозможно: земля хоть и суха, но холодна, как льдина. И холод исходит от чугунных звериных тел. Терплю!..
Когда дождь; несколько стих, я выполз, Я пошел дальше, наугад, с единственной мыслью найти беседку. Я шел без всяких предосторожностей, шурша подошвами по гравию. Да и что опасаться? Кто станет в такую ночь бродить по парку?… В узкой и темной, как тоннель, аллее, я замедлил шаги, осторожно продвинулся вперед и неожиданно наткнулся на какую-то будку. Вскрикнув от радости, я (прижался к ней. Замерзшими руками нащупав дверь, я нажимаю на нее плечом, дергаю, толкаю – не поддается. Понурив голову, в бессилии я опустился на корточки. Пусть меня заливает дождь – я не уйду отсюда!
