В переулках души,
где так далеко от фонаря до фонаря,
что номера домов неразличимы,
я долго искал,
но тщетно.
Быть может, номер, что я искал, чересчур велик,
его тут нет.
Быть может.
И вот я дошел до конца переулка,
глядя сухими глазами во мрак,
что больше не страшен.
Сзади галдят нашедшие свое —
номера, что мы все находим,
все громче гвалт в веселых домах,
где уды извергают слизь,
а дух измеряет бездны
последние
под грохот горшков и ведер
и клокот сточной воды по канаве во тьму
переулка души.
Но чудесным лоном самой жизни
тайным и сокровенным,
мне кажется сама эта улочка.
Словно возлюбленная, готовая на все,
обнаженная, раскинувшаяся на ложе
для того, кто ее пожелал.
Но с ликом, запрокинутым во мрак
под звезды
в неизреченной боли и тоске.
Мадонна, матерь,
царица небесная в звездном терновом венце,
с тобой бессонно
я останусь в этой ночи.
Кто распял тебя в этом пространстве
во имя нас всех?
Кто набросил завесу тьмы на твое лицо,
чтобы нам не было страшно?
Матерь скорбящая.
Тепло твое лоно,
Где почиет наш дух.
Тепло, словно летний луг под горячим солнцем,
и жадно все мы цепляемся за тебя.
Но что твоя нагота,
что твое сладострастное тело,
твой распахнутый срам
против ужасной наготы твоего лица,
таимого тобой
от нас!
Отдайся мне,
тому, кто так тебя жаждал!
Подари себя, такая, как есть.
Я искал твоей наготы,
словно твари пустыни ищут источник влаги.
И как в бреду, я вижу ее лицо…
Стареющий лик в бороздах и морщинах скорбей
и тягот,
желания, тоски и муки.
Но в сиянии безмерной, неизреченной печали
она улыбается мне.