Ну вот просыпается наконец.
Пошевелилась, соблазнительно затрепетав накрашенными ресницами, открыла большие голубые глаза, потом закрыла, снова открыла, на этот раз рассеянно всматриваясь в незнакомую обстановку. Пройдет еще несколько секунд, прежде чем она поймет, что находится в совершенно незнакомом месте и что не помнит, как здесь очутилась. Осознание того, что ее жизни угрожает опасность, нахлынет на нее разом, подобно мощной гигантской волне, и даже если она предпримет попытку подняться, это отшвырнет ее обратно на предусмотрительно поставленную маленькую койку.
Это самый сладостный момент. Даже лучше того, что последует дальше.
Кровь и кишки никогда меня не заводили. И никогда не привлекали все эти современные популярные телепрограммы, которые ведут судмедэксперты в облегающих брючках и бюстгальтерах с чашечками, сильно приподнимающими грудь. Все эти трупы несчастных жертв, отправленных на тот свет самыми леденящими душу способами, которые лежат на столах в ультрасовременных моргах, дожидаясь, когда в них начнут копаться чьи-то бездушные обтянутые перчатками руки мне малоинтересны. Но даже если бы эти манекены выглядели понатуральнее — хотя, надо признать, самые грубо сделанные резиновые туловища кажутся более настоящими, чем неизменные имплантанты в этих героических бюстгальтерах, — меня это не впечатляет. Насилие ради насилия — это не мое. Подготовка к убийству всегда доставляла мне гораздо большее удовольствие, чем само убийство.
Так же как небезупречные естественные очертания настоящей груди всегда гораздо привлекательнее, чем это совершенно круглое и совершенно ужасное безобразие, которое пользуется сегодня такой популярностью. И не только у телеведущих. Его можно встретить повсюду. Даже здесь, посреди Долины аллигаторов, в самом сердце южно-центральной Флориды.
В глуши.
Альфред Хичкок, кажется, первым провел окончательную черту между шоком и саспенсом. Шок, как он сказал, — кратковременное состояние, это встряска всех чувств, которая длится не более секунды. А вот саспенс — уже более длительная пытка. Мне бы еще хотелось добавить, что они отличаются друг от друга так же, как затянутая прелюдия от преждевременной эякуляции (с удовольствием вижу, как одобрительно хрюкает в ответ старина Альфред). Он всегда предпочитал саспенс шоку, благодаря чему финал у него получался гораздо более мощным и полным. В этом мы с ним схожи, хотя я, в отличие от старика Хича, иногда и не против шока. Так интереснее.
И девушка скоро это поймет.
Вот она садится на постель, взволнованно сжимая кулаки, затем осматривает тускло освещенную комнату. По недоуменному выражению на ее хорошеньком личике — а она настоящая «сердцеедка», как говаривал мой дедушка — видно, что она пытается успокоиться, соображает, упрямо надеясь, что это все-таки сон. В конце концов это же просто невозможно! Не может она сидеть на краешке узкой койки в комнате, напоминающей подвал. Тем более что во Флориде в большинстве домов подвалов нет, потому что почти вся Флорида стоит на болотах.
Скоро она запаникует. Когда убедится, что это не сон, что это правда, причем правда кошмарная, потому что она заперта в комнате, освещенной одной-единственной лампой, специально оставленной на высоком уступе, до которого она не дотянется, даже если умудрится каким-то образом подставить койку и взобраться на нее. Та, другая девушка попыталась это сделать, и с криком рухнула на грязный пол, вцепившись в сломанное запястье. Тогда-то она впервые и зарыдала.
Это было довольно забавно.
Вот она увидела дверь, но, в отличие от той, предыдущей девушки, не кидается к ней. Вместо этого она продолжает сидеть, кусая нижнюю губу и испуганно озираясь. Она громко и тяжело дышит. Кажется, сердце вот-вот выскочит из ее большой и, к ее чести сказать, натуральной груди, как у запыхавшегося участника The Price is Right.[1] Какую дверь выбрать — первую, вторую или третью? Но здесь дверь только одна. Открыть или не открыть? И кто там окажется — девушка или тигр?[2] Свобода или смерть? Я чувствую, как мои губы кривятся в усмешке. Потому что ничего она там не найдет. Во всяком случае, пока. Мне еще нужно подготовиться.
Любопытство в конце концов сталкивает ее с койки, и она подбирается к двери, осторожно ступая сначала одной ногой, потом другой, хотя в ушах у нее звучит назойливый голос, повторяющий, что любопытство сгубило кошку. Интересно, а она верит в эту старую байку о том, что у кошки девять жизней? И неужели она думает, что эта байка ее спасет?
Дрожащая рука протягивается к дверной ручке.
— Эй! — зовет она, сперва тихо. Ее голос дрожит так же, как дрожат ее пальцы. Потом громче. — Эй! Есть здесь кто-нибудь?
Мне ужасно хочется ей ответить, но это не самая лучшая идея. Во-первых, она догадается, что за ней наблюдают. Пока еще эта мысль не пришла ей в голову, но когда через минуту-другую она об этом подумает, то начнет лихорадочно обшаривать глазами стены в бесплодных поисках видеокамеры. Не страшно. Меня она все равно не увидит.
Вырезанное в стене отверстие, через которое я наблюдаю, очень маленькое и расположено слишком высоко, чтобы она могла его заметить, тем более при таком тусклом освещении. И потом, если она услышит мой голос, то не только догадается, где я приблизительно нахожусь, но и определит, кто я, и тогда у нее появится неприятное преимущество в предстоящей нам битве умов. Нет, я появлюсь, когда будет нужно. Забегать вперед не имеет смысла. Игра только началась, нужно выдержать время. Выдержка, как говорят, решает все.
