Повесть (журнальный вариант)
Иван Егорович давно уже намеревался пойти показаться в больницу, но, как всегда, дел было невпроворот: одно, другое, третье. А вот позавчера так прострелило сердце, аж дохнуть было тяжело. И сегодня то же самое. Вернулся с работы — сердце по-прежнему ноет. «Дела делами, и не заметишь, как скопытишься, — подумал Иван Егорович. — Пошаливает сердчишко…»
«Вот положат в больницу, — прикидывает про себя, — кто знает, насколько там задержишься. Надо бы успеть побывать в летнем лагере, поговорить с доярками. Показатели надоев что-то вниз покатились».
Перекусив немного, пошел в правление колхоза, здание которого недалеко от дома Паксяськиных.
Шофер Килейкин уже ждал его.
— Запряг мерина? — подошел Паксяськин к Саше, поздоровался с ним, протянув руку.
— Накормил досыта, чтобы потом не проголодался во время поездок.
— Хорошо. Сегодня нам, Саша, во многих местах надо быть. Подожди немного, скоро поедем.
И вот они уже едут по длинной, вытянутой лентой узкой дороге, вдоль которой по обеим сторонам раскинулись широкие поля, где шепчутся между собой колосья ржи. Иван Егорович радуется, глядя на хлеба: «Как вытянулись! И не заметишь — жатва начнется».
Перед глазами вдруг встали два бесхозных комбайна. Не отыскалось пока желающих работать на них. «Вновь пойти с поклоном к кому-то из трактористов, возможно, кто и согласится пересесть на комбайн…» Нерадостные это мысли. Молодежь заканчивает школу, и — в город. Ладно еще, если едут туда на учебу. Но ведь и оставшиеся здесь через год-другой намыливаются туда же. Как же быть нам, селянам? «Зря я согласился на должность председателя колхоза, — размышлял Паксяськин. — Хватило бы и ярма заведующего фермой. Дети выросли. Дочка Лида вроде с мужем ладно живет, вдвоем в соседнем селе учительствуют, внучка — веселушка, на радость всем растет. Да и сын Петр в этом году завершит учебу, любимую для себя профессию приобретет, по душе работу найдет, прокормится. Много ли нам с женой надо?.. Как только дал уговорить себя другу?! Думал, слажу, не стал перечить Серафиму Григоричу, ведь придется работать с односельчанами, здесь я всех их знаю. Но… и под гору, конечно, не скатываемся, и в то же время галопом не можем скакать. Не хватает работников. Ни уговорами, ни угрозами не можем оставить парней да девчат в селе. Ничего в голову не приходит, как их задержать здесь. А ведь многие из колхозников уж преклонного возраста. С ними много не наворочаешь. Все в город, в город…»
Саша заметил пасмурное настроение предколхоза, желая ободрить его, сказал:
— Э-эх, день сегодня какой — ни облачка на небе! В такой погожий денечек грех унывать, Иван Егорович.
— Сам знаю, что не гоже настроение портить, да куда денешься? — словно проснулся Паксяськин. — Не все в жизни радует. Вот, почитай, и днем и ночью с тобой в делах-заботах: туда-сюда, туда-сюда. И все же никак не успеваем везде. В одном месте завал, в другом… неразбериха. Кажется, всего себя отдаю делу, лада же нету.
— Не тужи, Иван Егорыч, и у предыдущих председателей колхоза не лучшим образом шли дела, если еще не хуже.
Саша по-своему понимает все. Ему до Паксяськина двух председателей колхоза пришлось возить, много своими глазами видел, что и как. Поэтому считал: никаких причин для больших огорчений нет.
— Терзаешь себя излишне, Иван Егорыч, так и здоровье подорвать можно.
— Не научился спустя рукава работать. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Не такими бы хотелось видеть дела «Сятко».
— Э-э, Иван Егорыч, Москва не сразу строилась. Не волнуйся, что не везде успеваешь, — тоном знатока успокоил Килейкин. — Замечаю, в последнее время частенько за сердце хватаешься, — жалеючи говорит он. — Кое-что иногда пропускай мимо души, Иван Егорыч.
— Да ладно, Саша. Захомутал я себя, придется теперь везти воз. А насчет сердца… — он правую руку приложил к груди. — Сегодня после посещения лагеря съездим с тобой в райбольницу Сурска, покажусь врачам.
Доехали до окраины леса. Паксяськин вышел из машины первым.
— Красота-то какая!
От увиденного душа полнилась тихой радостью. Ноги по колено утопают в густой зеленой траве. От дуновения ветра переговариваются между собой листочки на деревьях. Дальний пригорок кажется упирающимся в небо. Он весь порос низкорослыми деревьями, кустарником. Под горой змейкой, сверкая на солнце, течет речка Сияна, спешит, спешит куда-то в неведомую даль нести свои воды. Куда ни кинешь взор — всюду ширь полей, радующая душу колосящаяся рожь.
Сердце упивалось трелью соловья, красивым пением других птиц. Запахи трав дурманили Ивана Егоровича. Он молча вдыхал эти ароматы, вслушивался в многоголосый хор птиц. Затем спросил:
— И что за злые ветра сдувают отсюда, от такой вот красоты молодых людей? Как только силы у них находятся для расставания с родным домом? Не доходит до меня такое, никак не разумею своей башкой.
— Дали манящи. Это — закон природы, — задумчиво произносит Килейкин.
Он и сам задумывался когда-то об этих далях. Однако все же гнездо Саша свил у себя в селе: женился, ребенок есть, дом построил. Теперь нисколько не кается, что никуда не уехал. Наоборот, считает: лучше села для него ничего нет на свете. На уезжающих из родных мест молодых людей все же смотрит с грустинкой, но в то же время с гордостью: каждый находит именно свою дорогу жизни. Да, в городе, возможно, кое-кому и лучше, но ведь и здесь прикипает душа к деревенскому укладу. Он по себе это знает, и никто уж его не уговорит покинуть родные края. Парень твердо уверовал: правильный выбор сделал среди жизненных тропинок.
